Я молча мотаю головой. Ага. Разбежалась.

Остальные сидят молча. Обе шведки притулились друг к другу; ни дать ни взять сиамские близнецы. Фрэнк вообще отвернулся и не мигая глядит в окно.

– Давайте я, – предлагает Линна. Теперь она тоже сидит по-турецки, развернув вокруг себя саронг яркой лужицей.

– Спасибо, Линна, – кивает ей Айзек, и та расцветает майской розой.

– Когда я последний раз видела маму, – говорит Линна, не сводя с него глаз, – она обмолвилась, что ее ненавидит Бог. Я спрашиваю, что, мол, случилось, а она говорит: «Как что? Аборт-то не удался, вот и приходится с тобой, подлой, возиться».

Одна из шведок-блондинок ахает, а я зажмуриваюсь, потому что в комнате вдруг поехали стены и к горлу подкатила рвота. Не могу я слушать про аборты, уже не могу… с тех пор как…

Что-то принимается ползать у меня на коленке, и я едва не кричу. Слава богу, это всего лишь рука Дейзи. Она утешающе гладит меня, я сосредоточиваюсь на тепле ее ладони, воображаю, что слышу ее голос…

Эмма, ты сейчас на чудесном карибском пляже. Теплый-претеплый песок, ты лежишь на расстеленном полотенце. Пропусти песок сквозь пальцы; чувствуешь солнце на лице? Как хорошо, правда?

Только у Дейзи получалось вывести меня из панических приступов, я только ей доверяла, позволяла видеть в таком состоянии. Она гладила мне руку, разговаривала; придумывала, каким может быть мой самый замечательный отпуск, заставляла его мысленно пережить. Глаза закрывать не просила, сосредоточиться на дыхании тоже не предлагала, но, уведя мои мысли куда-то в сторону, разрывала порочный круг гипервентиляции, тахикардии и ощущения подступившей смертной тоски.

– В тот вечер моя мама была пьяна, – продолжает Линна, и я вновь поднимаю веки. – Вернее, она всегда пьяна. Отец погиб в ДТП, когда мне было пятнадцать, вот с той поры она и пристрастилась к бутылке. Уверяла, что отец был любовью всей ее жизни, что не мешало ей водить мужиков из паба. Я даже со счета сбилась…

Она умолкает и глядит в пол. Держит себя совершенно неподвижно, целиком уйдя в мысли. Айзек неслышно встает на ноги, пересекает комнату и садится в позу полулотоса ровнехонько перед ней. Мы с Дейзи переглядываемся.

– Посмотри на меня, – говорит он до того тихо, что я едва разбираю слова.

Линна медленно вскидывает лицо. Айзек подается вперед и глубоко заглядывает ей в глаза, да с таким сопереживанием и сочувствием, что она ударяется в слезы.

– Кто-то из маминых мужчин тебя обидел? Да, Линна? – шепчет он.

Она трясет головой.

– Кто прокрался к тебе в спальню, когда мама отключилась на той кушетке? А, Линна?

Та роняет лицо, однако Айзек быстрее молнии подхватывает Линну за подбородок и заставляет поднять глаза.

– Кто это был?

Линна силится замотать головой, однако Айзек держит крепко.

– Кто? – повторяет он много громче, настойчивей. – Кто тебя обидел? И как? – Он сдергивает ее футболку с одного плеча, обнажая бледную, костлявую ключицу. – Кто заставил тебя саму себя ненавидеть так, что ты даже есть перестала? Кто довел тебя до состояния, когда лишь отказ от пищи дает чувство, будто у тебя все под контролем?

Сейчас его голос уже гремит, отражаясь от стен и потолка, заполняя все помещение. Пряный запах курений, идущий от массы дымящихся палочек, которые тут повсюду – они торчат не только из своих держателей, но и воткнуты в горшки с растениями, – кружит голову. Воздух густ как суп, пропитан жасмином и болезненными эмоциями. Книжные шкафы нависают со всех сторон, стискивают нас в одну кучку. Меня так и подмывает вскочить, броситься к окну, распахнуть створки, но я словно прикована к своему молитвенному коврику.

– Кто загнал тебя в ловушку? Назови его имя, Линна! Произнеси его громко, чтобы все слышали! Только так ты сбросишь те оковы, что он на тебя навесил!

Слышен чей-то всхлип, и на долю секунды мне чудится, что он сорвался с моих губ, но тут я замечаю, что Ал уже на ногах. Айсис тоже вскидывается и хочет ее удержать, однако та отпихивает женщину в сторону.

– Да пошли вы все! – кричит она в голос, бросаясь к двери. – Ублюдки больные!

Дейзи стискивает мне коленку, я инстинктивно впиваюсь пальцами ей в руку. Глаза у нее широко распахнуты, и впервые за все время нашего знакомства я вижу, что она готова удариться в истерику.

– Ни с места! – командую я. – Пригляди за Линной, а я бегом за Ал!

Дейзи не отвечает, так и продолжает таращиться в сторону распахнутой двери. Мы видим, как Ал мечется по коридору, обрывает фотографии со стен, сдергивает салфетки со столиков, сбивает свечи и вазы под грохот, треск, звон бьющегося стекла и брызги фарфора.

Накидываю на Ал одеяло и заставляю надеть вторую пару носков. Ее по-прежнему колотит. Отчаявшись, я заключаю ее в свои объятия, пробуя согреть своим теплом.

– Ш-шшш, – шепчу я, пусть даже она не сказала ни слова после побега из медитационного зала. Сейчас мы сидим, забившись в женский дортуар, и я продолжаю гнуть свое: – Ш-шшш, Ал, все хорошо.

Ал жмется лицом мне в ключицу и дрожит. Наконец она вдруг отталкивается и брызжет гневом:

– Нет, ты видела? Ты видела, что этот козел вытворял с Линной? Он ведь заставлял ее рассказать про… про…

– Я знаю.

– Всё, пошли туда. – Ал срывает с себя одеяло и вскакивает на ноги. – У нее же мозги набекрень съедут!

– Постой, – тяну я ее за руку. – Там все равно Дейзи, она присмотрит.

– Да много от нее толку, от этой Дейзи! – вырывается Ал. – Айзек вас всех, как дур, обвел вокруг пальца! Смотреть тошно, как вы втроем ему в рот пялитесь!

– Вранье! – Ей-богу, я даже оскорбилась. Ничего себе заявление.

– Докажи!

– И докажу!

– А ты знала, что Линну изнасиловали? Что кто-то из мамашиных хмырей отметился?

Я мотаю головой.

– Вот и я не знала! А между прочим, я ее лучшая подруга! Вопрос: с какой радости она должна о таких вещах рассказывать этому козлу, а не мне, а? И что это вы все от меня свои тайны держите, тоже вопрос! То Симона за моей спиной спит с какой-то клавой, то теперь я вот узнаю, что моя лучшая подруга не может со мной поделиться жутким секретом, но готова все выложить хрен знает кому… Нет, интересно, что я должна после этого чувствовать?!

– Да никто от тебя ничего не прячет… Ну-у, допустим, Симона прятала, но это ж не считается. Ты сама знаешь, какой у Линны характер. Ей мистическая заумь по нутру, а Айзек, видать, туго знает свое дело.

Ал сверлит меня бешеными глазами, и на миг мне чудится, что она вот-вот съездит мне по физиономии. Вместо этого, впрочем, она разворачивается и впечатывает кулак в темно-вишневую деревянную перегородку. Что-то трещит, и Ал аж приседает от боли, закусив губу.

– Дай посмотрю! – тянусь я к ее руке, но она отдергивается, нянча кулак и прижимая его к груди. – Между прочим, – добавляю я, – ты не одна такая, кто косо смотрит на Айзека.

– А, отговорочки!

– Ты послушай сначала! Короче, Кейн с Айзеком поменялись местами во время моего массажа. Даже меня не предупредив, прикинь?

У нее отваливается челюсть.

– Да ты гонишь…

– Ну конечно.

– Постой… И что он сделал?

– Хватал меня за сиськи.

– Он… что?! Эмма, да ты… – Ал даже забывает про боль и распрямляется. – Ты понимаешь, что это подсудное дело? Это же… как их… сексуальные домогательства, вот!

– Ну… он не то чтобы прямо за них хватался… а как бы… в общем, тренькнул за сосок. Когда растирал по бокам. С маслом.

– «Тренькнул за сосок»? – Надломив бровь, Ал имитирует движение пальцем. – Нарочно?

– Э-э… не знаю… Может, и случайно.

– Ты бы не стала об этом говорить, если б сочла случайностью.

– Я… не уверена.

– Дейзи знает?

– Нет. Я подумала, она тогда точно психанет.

– И правильно сделает.

– Ал, присядь, пожалуйста, – говорю я, подкрепляя просьбу жестом. В ее текущем состоянии она, чего доброго, ворвется к Айзеку с кулаками. – Давай забудем эту тему, а? Мне бы очень не хотелось портить нам отпуск из-за какого-то недоразумения. И потом, если б я всерьез его боялась, думаешь, я пошла бы на лекцию?