– Дейзи?

Но та занята бутылкой: свинтив крышечку, наливает в нее водку и выпивает залпом. Поморщившись, глядит на Линну.

– Чего?

– Я говорю, хочешь со мной на медитацию или йогу?

– Пока не знаю, – пожимает плечами Дейзи. – А там много мужиков будет? Как насчет Айзека?

Она бросает на меня косой взгляд. Буквально доля секунды, но обмануться невозможно: все мои подозрения насчет причины ее раздражительности оказались верны.

Дейзи визжит, когда ей между глаз попадает скомканная пара носков.

– Как же ты надоела! – Ал швыряет в нее очередную пару, на сей раз засветив в левое ухо. – Мужики, мужики, мужики, одни только мужики на уме… Лучше дайте мне выпить, и айда к реке. Кто со мной голышом?

– Объясните-ка еще разок, зачем мы этим занимаемся? – бурчит Ал, яростно помешивая густой чечевичный дал. Тот вовсю кипит, брызгаясь горячими каплями направо и налево.

– Потому что кое-кто, – Дейзи строит Линне страшные глаза, – решил подсобить общине. В пять утра, твою мать!

Все ржут, включая Линну, а я промакиваю глаза запястьем. Щиплет – сил нет, и за слезами ни черта не видно. Мы с Ал, не жалея сил, рубим лук для карри, а мешок овощей на полу и не думает уменьшаться в объеме.

С момента нашего появления в «Эканта-ятре» минуло три дня. В основном свое время мы проводим снаружи: читаем или дрыхнем в ярких гамаках, развешанных между сливовыми и ореховыми деревьями в саду, занимаемся йогой на дворике за главным корпусом или подначиваем друг дружку простоять как можно дольше под ледяным водопадом, что обрушивается на наши головы и плечи под нескончаемый визг и смех. Так что появление всамделишной работы вызвало у нас нечто вроде культурного шока.

– Неужели это все для одного только завтрака? – молящим тоном Ал обращается к Раджешу, местному шеф-повару, который чистит картошку, устроившись на деревянной табуретке. Колени у него широко раздвинуты, а необъятное брюхо усыпано очистками, будто кулич – кулинарным бисером.

– Еще бы. Вы хоть знаете, сколько надо еды, чтобы накормить тридцать человек?

Я откладываю нож и обтираю лицо подолом футболки. Кондиционера тут сроду не было, оконная рама до того разбухла, что дальше нескольких сантиметров не сдвигается, а пряные пары от супа превратили все помещение в сауну. Радж уже находился здесь, когда нас привела Шона. Объяснив, что надо делать, он сел на табуретку и взялся за картошку. С той поры и вплоть до этой минуты повар не проронил ни слова, так что звук его голоса чем-то меня успокаивает, пусть и совсем немного. Есть что-то неприятное, когда ты вроде беззаботно щебечешь с подругами, а рядом сидит некто, молча все подмечая. Тут вообще это на каждом шагу: члены общины слоняются туда-сюда, перетаскивают какие-то тюки из комнаты в комнату, моют полы, медитируют в самых неожиданных местах, зависают в дверях, не входя внутрь… С нами разговаривают крайне редко, зато постоянно наблюдают, а ушки держат на макушке. Не могу отделаться от ощущения, что они чего-то ждут.

– Вы каждый день это делаете? – спрашиваю я. – В смысле, стряпаете?

– Естественно. Это же моя работа.

– А вам никогда не хотелось потрудиться на свежем воздухе? Скажем, в огороде или в саду?

Радж разжимает пальцы, и чищенная картофелина валится в ведро у его ног; нож вяло свисает из кисти. Он поднимает на меня глаза.

– Эмма, я ведь только что сказал: это моя работа.

У корней его волос набухает капля пота и, скатившись по лбу, растворяется в густой щетинистой дуге черных бровей. Ноздри у него раздуваются, пульсируют будто в такт беззвучному ритму.

– Ой, а можно водички? – говорит Дейзи ровно в тот миг, когда я уже не в состоянии выносить его пристальный, немигающий взгляд. – Уморилась вся.

– Вон кран, – тычет он большим пальцем в сторону раковины. Отводит глаза, и с меня словно оковы спадают.

– У-уу… – морщит Дейзи носик. – А бутилированной разве не осталось?

– Нет, не осталось. – Радж отрицательно мотает головой. – Запасы подходят к концу. Рут и Гейб… они тоже члены общины… уже отправились в Покхару. Должны скоро вернуться… – Крошечный намек на усмешку появляется в уголке его рта и тут же прячется. – По идее.

Возле хижины я прячу зевок, прикрываясь ладонью. Мы только-только хотели разобраться по спальным мешкам и отключиться после этого наряда на кухню, когда в дортуар вплыла Чера и уведомила: специально для нас в знак благодарности подготовили массаж. Ну, от такого никто не откажется, тем более когда ты валишься с ног, так что мы с Ал и Дейзи поползли наружу, хотя Линна, поразмыслив, решила остаться на лекцию, которую должен был читать Айзек. Что-то такое насчет детоксикации разума. Ал, узнав об этом, только головой покрутила: «Чокнутая…»

– Привет, Эмма, – говорит Кейн, когда я дергаю деревянную дверь на себя и ступаю внутрь. Впрочем, тут и ступать-то особо некуда: вся площадь метра два на полтора. Царство сплошной белизны: и пол, и потолок, и стены; даже одеяла в центре, сложенные узенькой горкой, напоминая постель, – и те белые. Не говоря уже про одинокую свечу, горящую на донышке перевернутого ведра в углу. Впрочем, нашлись две вещи не вполне белые. Это металлические кольца, ввернутые в балки. Похоже, меня сейчас отмассируют в бывшем козлятнике или вроде того.

Напротив стоит Кейн; ноги уверенно расставлены, руки скрещены на широченной груди; лицо наполовину скрыто тенью.

– Входи же, смелее. Закрой дверь и присаживайся. – Он жестом показывает на одеяла.

Я повинуюсь, хотя дверную створку оставляю приоткрытой. Воздух загустел от аромата жасминовых курений. Терпкость проникает мне в глотку, обволакивает язык. Я настороженно слежу за Кейном, пока сам он устраивается напротив, усевшись в позу полулотоса.

– Ну, здравствуй. Я Кейн, – протягивает он мясистую ладонь. Кейн ненамного выше меня, да и помоложе будет годика на два, однако бритая налысо голова и мощный торс делают его в этой обстановке настоящим великаном и хозяином положения.

– Эмма.

Пока я трясу ему руку, Кейн широко улыбается. Тяжелые надбровные дуги идут вверх, по обеим сторонам рта возникают ямочки, и всё беспокойство, что придется делить столь крохотное пространство с полнейшим незнакомцем, из меня улетучивается.

– Скажи, Эмма, тебе уже доводилось принимать сеансы рефлексологического массажа?

Когда я мотаю головой, он объясняет, что все части человеческого организма связаны со ступнями и что если где-то есть «закупорка», он сможет это выявить.

– Я помог многим людям, – продолжает Кейн. – Ко мне приходили и с кожными недугами, и с поясничными болями, и с депрессией, и с расстройствами пищеварения; так вот, после курса терапии я все это снимал. Правда-правда. Взгляни-ка. – Он пускает мне по полу какую-то тетрадь. – Книга отзывов от тех, кого я поставил на ноги. Почитай.

Я ворошу страницы; в глаза бросаются слова «значительное улучшение», «словно заново родилась», «волшебство», «излечилась»… Я уже готова рассказать ему про мои панические приступы, как он вскидывает ладонь.

– Нет-нет, ничего не говори; я сам все пойму, когда займусь твоими ступнями. Ложись, Эмма, сбрось шлепанцы, а я начну с омовения.

Я закрываю глаза и стараюсь расслабиться, пока Кейн обтирает мне ступни чем-то вроде холодного влажного полотенца, после чего берется за масло. Мне боязно и приятно одновременно. Боязно оттого, что Кейн может взаправду нащупать причину моих приступов, зато мысль, что вот нашелся наконец некто, способный с ними совладать, заполняет меня радостным предвкушением. Именно таким мне и представлялось наше путешествие в Непал, когда Линна впервые закинула эту идейку: холистическая терапия, массажики, релаксация… а вовсе не вставания засветло, чистка картошки и пристальные взгляды молчаливых незнакомцев.

– Ты добрая. – Я вздрагиваю от голоса Кейна и распахиваю глаза. Он по-прежнему находится в изножье; стоит на коленях и большими пальцами разминает мне своды стоп. – Заботливая, хотя порой тебе и кажется, что кое-кто принимает это как должное. – Я хочу ответить, но он мотает головой. – Нет-нет, сейчас тебе разговаривать нельзя… Ты несешь в себе массу боли и ни с кем ею не делишься, – продолжает он, переходя на основания пальцев. – Считаешь, что заслужила подобную муку, но на самом деле, Эмма, ты должна самой себе простить прошлые грехи.