Я молча мотаю головой.

– И питбулей у вас точно нету?

– Ни одного.

– Ну, тогда… – негромко хлопает он в ладоши и поднимается со стула, – мне здесь особо делать тоже нечего. Спасибо, что выкроили время.

Он перегибается через стол, жмет мне руку и без дальнейших слов покидает комнату, сворачивая влево по коридору, в сторону приемной.

– Как это все понимать? – шепчет Ангарад под затихающий звук шагов.

– Сама не знаю, – говорю я в ответ. – Но к этому типу у меня нет никакого доверия.

Пятью годами ранее

– Айзек?

Он сидит в метре поодаль, подтянув коленки к груди и уткнувшись в них лицом. В одной ладони у него я вижу камень, лакированный кровью. Я тянусь к шортам, которые до сих пор спущены к ногам; действие чисто машинальное – я наполовину раздета, и мне надо прикрыться, – но я едва осознаю, что делаю.

– Айзек?

Распростертый Фрэнк лежит неподалеку, лицо повернуто в противоположную от нас сторону. Волосы спутанные, мокрые; вокруг головы нимб крови.

– Айзек? – Я морщусь, переползая ближе. У меня что-то с правой рукой, едва работает. – Ты в порядке? – Он дергается от моего прикосновения. – Что произошло? Что с Фрэнком?

При упоминании этого имени он вновь вздрагивает, однако все же вскидывает на меня глаза. Лицо белое, в зрачках тьма. На левой щеке свежая ссадина, нижняя губа разбита, в одном глазу что-то вроде кровоизлияния.

– А он хотя бы?..

Мы оба переводим взгляд и молча следим, как у Фрэнка вздымается и опадает грудная клетка.

– Он… – У меня принимается трястись ладонь, затем дрожь охватывает всю руку, переходит на грудь и наконец овладевает челюстью. – Он хотел…

– Я знаю. – Айзек сам теперь переползает ко мне и обнимает одной рукой за плечи. – Я знаю.

Я тычусь лицом в его футболку. Пахнет по́том, жасмином, мускусом и теплом. Никто из нас не говорит ни слова. Затем он отодвигается и прикладывает пальцы ко рту. Резкий свист пронзает воздух, заглушая собой и стрекот цикад, и шум водопада. Смех в той стороне немедленно прекращается, вместо него возникает новый звук: торопливое чмоканье по мокрой глине. А вот и они собственной персоной: Айсис, Чера, а также Дейзи с Линной. У Дейзи испуганно распахиваются глаза, едва она замечает распростертого, кровоточащего Фрэнка.

– Что случилось? – восклицает было Айсис, но ее прерывает шумное прибытие Кейна в компании Джейкоба и Кирана.

– Фрэнк ранен, – кивает Айзек в сторону мужчины. – Ребята, отправьте его в подпол и позовите Салли. Пусть она его посмотрит, подлатает где надо.

– Я бы сказала, его в больницу… – вмешивается Дейзи, однако Айзек прерывает ее, мотая головой.

– Ничего-ничего, это только с виду серьезная рана, да и Салли опытная медсестра.

Парни поднимают с земли бесчувственное тело: двое по бокам туловища, третий держит ноги. Развернув Фрэнка головой вперед, они уносят его в сторону главного корпуса.

– Эмма? – Дейзи делает ко мне шажок; на лице отчетливо написана тревога, и на секунду я вижу прежнюю Дейзи, эпохи нашей с ней студенческой скамьи; ту самую Дейзи, что сидела у меня на постели, гладя мне волосы, рассказывая про солнце на лице и морские волны у ног.

Прошу тебя, Дейзи.

Она оглядывается на главный корпус. Фрэнк и его импровизированная «Скорая помощь» уже далеко; рисованные человечки, заводные игрушки.

Помоги же мне.

Линна переглядывается с Айзеком, делает шаг к Дейзи и решительно берет ее под руку. Пригибается к уху и что-то нашептывает.

– Но…

Я буквально кожей чувствую, как ее охватывает замешательство.

– Дейзи. – Айзек держит на ней испытующий взгляд секунду, вторую, третью. – С Эммой все будет в порядке.

Айсис и Чера уходят к мосту, даже не оглянувшись. Вслед за ними тянется Линна, отчужденно сложив руки на груди. После секундного колебания ее примеру следует и Дейзи, окликая на ходу.

– Пойдем же, – торопит Айзек.

Я бросаю вслед Дейзи последний взгляд – она уже на мостике – и принимаю предложенную ладонь.

Ноги у меня подкашиваются ровно в тот момент, когда Айзек открывает дверь в хижину и наклоняет голову в приглашающем жесте: заходи. Моя рука – по-прежнему в его ладони – мне же самой кажется липкой от пота.

– Не волнуйся. – Он пошире распахивает створку, чтобы хижину заполнил свет. На полу ворох тряпок, в одном углу крошечный столик, а еще есть какое-то оцинкованное ведро, чья крышка обмотана старым полотенцем. К примеру, когда Кейн делал мне массаж, подобного ведра я не заметила – ни в углу, как сейчас, ни где-то еще. – Я просто хотел с тобой поговорить, так, чтобы нам не мешали.

Я вхожу и прижимаюсь спиной к стене, пока Айзек протискивается мимо, прикрывая за собой дверь. Хижина немедленно погружается во мрак.

– Не волнуйся, – слышу я. – Сейчас зажгу свечу.

Скрипят доски, когда он делает шаг, затем раздается скрежет колесика зажигалки. Тьма медленно отступает под напором огненного язычка, который из кулака Айзека перепрыгивает на фитиль толстой белой свечи, что торчит на столешнице.

– Садись. – Айзек усаживается на тряпичную груду и хлопает ладонью подле себя. – Садись же, Эмма.

У меня чуть ли не скрипят колени, когда я опускаюсь на пол. Айзек передает мне какую-то бутылку, взяв ее со стола. Этикетки нет, крышка уже свернута. Если поболтать, то внутри плещется некая темная жидкость.

– Что это?

– Ром. Сделай глоточек; поможет снять шок.

Я свинчиваю крышку, поднимаю бутылку к губам, чуточку отпиваю. Алкоголь сначала жжет, а затем согревает гортань. Я делаю еще один глоток, затем еще и еще. Когда я наконец отставляю бутылку, она наполовину пуста.

– Покурить? – Глаза Айзека не отрываются от моего лица.

Большим пальцем я задеваю его руку, вытаскивая самокрутку из жестянки, но я едва обращаю на это внимание. Все, на что я сейчас способна, это распознать пряное жжение рома на задней стенке гортани. Я подношу сигаретку к губам и затягиваюсь. Теперь еще глоток рома. И глоток дыма. Повторить.

От свечи на столе по деревянным стенкам хижины пляшут тени. Фитилек вдруг трещит, потом затихает. Я откидываюсь спиной на доски и опускаю веки.

– Как ты себя чувствуешь? – Его шепот заполняет все пространство; низковатый, бархатистый баритон окутывает меня словно одеяло. – Эмма? Как ты себя чувствуешь?

Я погружаюсь внутрь себя в поисках ответа, но его просто нет.

– Эмма?

Пробую хотя бы помотать головой, однако она до того тяжелая, что едва не отрывается – во всяком случае, у меня такое ощущение, – так что я вынуждена замереть.

– Эмма? – повторяет Айзек – и на меня обрушивается облако паранойи, до того плотное, тяжелое, кислое, что я теряю способность дышать. Кажется, из-под меня выдергивают подстилку… нет, это я сама съезжаю по стенке, на утрамбованную глину, проскакиваю под землю… и вот уже валюсь во мрак, отчаянно размахивая руками, но ничего нет, пальцы хватают лишь пустоту. Мой разум в свободном падении. И я не могу дышать. Разучилась.

– Эмма! – Я ощущаю на лице чужие пальцы. – Эмма, посмотри на меня! У тебя приступ паники. Посмотри на меня, Эмма. Успокойся. Ты должна дышать. Давай, со мной вместе…

Лицо Айзека в сантиметрах от моего; зрачки исполинские, кончик носа обсыпан открытыми порами, верхняя губа щетинится темными короткими колючками. Он у меня под микроскопом.

– Эмма, дыши. Ну? Вдыхай… на раз… два… три!

Я пробую сделать, что мне говорят, но воздух встает комом в горле.

– Теперь выдох. Эмма, слышишь? Выдох. Медленно, выталкивай воздух до конца, растягивай, насколько можешь.

Из меня вырывается судорожный всхлип.

– Смотри на меня, Эмма, не отводи глаза. И просто дыши. Вдох… раз-два-три. Выдох… раз-два-три…

Через пару минут – а может, и пару часов, за точность не ручаюсь, – я тянусь вверх и касаюсь руки Айзека. Дышать уже получается, хотя страшно кружится голова. Мне надо обо что-то опереться, зацепиться. Хотя бы за пол.