БА-БАХ!

Что-то тяжелое валится на пол дортуара. Я сдергиваю шорты с футболкой, которые повесила на перегородку кабинки, и натягиваю их с лихорадочной скоростью, не тратя времени на полотенце. Кто-то в спальне.

Одежда неприятно липнет к мокрой коже, пока я стараюсь как можно тише выбраться из душевой, пробуя доски на скрип, прежде чем навалиться всем весом. Эх, надо было оставить воду включенной, а то ведь они наверняка услышали, как я перекрыла кран. Стало быть, знают, что я вот-вот войду…

С отчаянно колотящимся сердцем я заглядываю за дверной косяк.

Разлапившись на оконном простенке, в угол срывается крошечный геккон, реагируя на звук моих шагов. Помещение совершенно пусто, если не считать металлической статуэтки Кали, индуистской богини времени, смерти и разрушения, которая лежит навзничь посредине пола. Прежде я видела ее на столике, что стоит в коридоре главного корпуса. Хватаю статуэтку, несусь к выходной двери, оттуда выскакиваю на улицу. Со стороны мужского дортуара как раз идет Салли с охапкой грязного постельного белья в руках.

– Салли! – бегу я к ней, но она с резвостью кролика преодолевает дорожку и скрывается в кухне. – Погоди! Ты случайно…

Я притормаживаю возле столика; из-за соседней двери в медитационный зал доносится низкий гул людских голосов. Похоже, там яблоку негде упасть.

– Эмма! – восклицает кто-то поверх всеобщего шума. Тут же раздается взрыв мужского и женского хохота.

Я ставлю фигурку Кали на столик, разворачиваюсь, чтобы вернуться в женский дортуар, и налетаю на что-то плотное. Медвежьи объятия пришпиливают мне руки к бокам.

– Тс-тс-тс, – укоризненно цокает Айзек в ухо. – А знаешь, Эмма, за опоздание на медитацию у нас принято наказывать. Впрочем, ты уже здесь. – Он кладет мне руку на плечо и притягивает ближе. – Пойдем.

При нашем появлении зал накрывает тишина. Я пробую выбраться из-под Айзековой руки, но он лишь усиливает хватку, заставляя лавировать между людьми, сидящими на полу со скрещенными ногами. Оказавшись возле алтаря, он отпускает меня и встает между Айсис и Черой, занимая фокальную точку всего помещения. Я поворачиваюсь. Во втором ряду вижу небольшой промежуток возле одной из шведок.

– Вон туда, – показывает Айзек вправо от себя, где сидит Чера.

Я мотаю головой. Не хочу сидеть у всех на виду. Во всяком случае, сейчас, когда Дейзи, Ал и Линна, устроившись у задней стены, показывают на меня подбородками и что-то такое обсуждают. Ал, встретившись со мной взглядом, едва кивает. Движение крошечное; похоже, она не хотела, чтобы его заметили Дейзи с Линной.

– Садись же, Эмма, – хлопает Чера возле себя по полу.

– Айзек… – обращаюсь я, но он затыкает мне рот одним взглядом.

Я опускаюсь куда сказано и, не поднимая глаз, подтягиваю колени к груди.

– Итак, начнем, – говорит Айзек. – Смеживаем веки и дышим через нос, медленно и глубоко.

Я тоже закрываю глаза, однако попытки сосредоточиться на дыхании приводят лишь к тому, что я ощущаю приближение приступа клаустрофобии. Айзек тем временем перестает говорить, и в зале становится очень тихо.

Эмма, за тобой кто-то следит. У кого-то открыты глаза.

Я сражаюсь с этой мыслью, но от этого она лишь укрепляется.

Эмма, ты в опасности. Ты должна посмотреть.

Тьма у меня под веками удушающая. Кожу покалывает, дыхание мелкое и учащенное. Я опираюсь вспотевшими ладонями о пол, чтобы не свалиться из-за головокружения, но это нисколечко не помогает бороться с тошнотой.

Открой глаза, Эмма. СЕЙЧАС!

Я узнаю ее не сразу. Волосы вымыты, расчесаны, ниспадают на плечи мягкими волнами; темные круги под глазами почти пропали; аппетитные формы игриво прячутся под безразмерной мужской рубашкой из шотландки.

С того конца комнаты на меня смотрит Паула.

Я улыбаюсь ей – я действительно рада, что она больше не сидит в грязном сарае, – но она не возвращает улыбку. Напротив, качает головой. Движение секундное, еле заметное, однако в нем есть не только неодобрение. Что-то еще, чему я пока что не могу подобрать названия. Затем ее взгляд перескакивает на Айзека, и вот здесь-то я наконец понимаю, что написано у нее на лице. Зависть.

Айзек не дает мне и шагу ступить самостоятельно, так что до самого вечера я тянусь за ним словно тень: из медитационного зала в кабинет, оттуда в огород, затем на кухню, вновь в медитационный зал, к водопаду… Он не упускает ни малейшей возможности прикоснуться ко мне, погладить или поцеловать. Когда мы пересекаем дворик, где Дейзи с Линной занимаются йогой, он вообще останавливается, притягивает к себе и засовывает язык мне между губами. Я пытаюсь вырваться, ладонью упираясь ему в грудь. Ернический смех Дейзи преследует нас не только до плодового сада, но и дальше, через мостик, к скотному двору.

Я хочу извиниться и все ей объяснить; впрочем, когда она в таком состоянии, на это рассчитывать нечего. Зато если пообщаться с Ал, перетянуть ее на мою сторону, чтобы на па́ру взяться за Дейзи… Переубедить ее, что отсюда надо рвать когти, и как можно скорее… Только я должна понять, захочет ли она со мной идти. По идее, завтра официально заканчивается наш срок пребывания в «Эканте», однако, коль скоро и Линна, и Дейзи меня игнорируют, я даже не знаю, чего ожидать.

После обеда я замечаю Ал на дорожке в кухню, куда она идет отрабатывать дежурство посудомойкой. Пока Айзек занят в столовой – его за каким-то разговором в сторонку отвел Йоханн, – я ныряю в дверь вслед за ней. Ал уже стоит возле раковины, поворачивает скрипучие краны; в ржавую раковину шумно ударяет струя, ворчит, просыпаясь, древняя водогрейная колонка.

Я беру стопку немытых тарелок с рабочего столика и несу их ближе к раковине. Опускаю непосредственно внутрь, но Ал по-прежнему меня словно не замечает. Напротив, она полностью сосредоточена на грязной тряпке, набирая ею соль, которая здесь сходит за моющее средство.

– Ал. Ничего не говори, просто выслушай. Это очень важно. Забудь, что я сказала про Дейзи. Я никого не хочу убивать. Айзек заставил меня, точно так же, как и в случае…

– Эй! Ты чего тут делаешь? – хлопают меня по плечу. Оборачиваюсь – а это он. Легок на помине.

– Посуду мою, – повышаю я голос, чтобы перекрыть шум воды. – Вот, решила помочь.

– Пусть кто-то другой этим занимается.

– Да, но…

Не дослушивая, Айзек выдергивает меня из кухни.

Ал, погрузив руки по локоть в темную, маслянистую воду, так и не сказала ни словечка.

В следующий раз я вижу Ал лишь под вечер. Ее не было ни на послеобеденной лекции Айзека про роль голодания при воспитании силы воли и духовности, ни на последующей медитации. Входя в зал и заметив меня сидящей возле Айзека, Дейзи подталкивает Линну локтем. Обе замирают в дверях и так стоят, молча меня разглядывая; затем Дейзи заходится хохотом, хватает Линну за руку и тащит к дальней стене. Изо всех сил надеюсь, что, отыскав наконец Ал, я услышу от нее, что эти двое не хотят завтра уходить…

Ну а сейчас, уже в глубоких сумерках, все высыпают на дворик, где устраиваются вокруг костра, нянча кружки с домашним пивом Раджа, пока на вертеле жарится козленок. Я в компании с Айзеком, Айсис и Черой сижу ближе всех к главному корпусу. Ал, Дейзи и Йоханн напротив нас, на той стороне круга; они молча глядят на огонь, и мерцающее пламя подсвечивает их лица.

Я отвожу взгляд в сторону, на реку, где голышом плещутся Паула и Салли, чьи нагие тела отчетливо видны в лунном свете, своей белизной резко выделяясь на темном фоне воды; их повизгивания то и дело перекрывают низкий гул голосов на дворике. Воздух загустел от запаха горящего жира, конопли в самокрутках и пойла, которое варит Радж. Что же это мне напоминает?.. Я хлопаю Айзека по руке, желая спросить, и он из угла рта бросает: «Чего?», не разворачиваясь ко мне, полностью уйдя в разговор с Черой о том, насколько Радж может растянуть скудные запасы, прежде чем придется вновь отправляться в Покхару.