Стихи. Книга третья «Передрассветный сумрак долог…» Передрассветный сумрак долог, И холод утренний жесток. Заря, заря, раскинь свой полог, Зажги надеждами восток. Кто не устал, кто сердцем молод, Тому легко перенести Передрассветный долгий холод В истоме раннего пути. Но кто сжимает пыльный посох Сухою старческой рукой, Тому какая сладость в росах, Заворожённых тишиной! «Побеждайте радость…»
Побеждайте радость, Умерщвляйте смех. Всё, в чем только сладость, Всё – порок и грех. Умерщвляйте радость, Побеждайте смех. Кто смеётся? Боги, Дети да глупцы. Люди, будьте строги, Будьте мудрецы, – Пусть смеются боги, Дети да глупцы. «В поле не видно ни зги…» В поле не видно ни зги. Кто-то зовёт: «Помоги!» Что я могу? Сам я и беден, и мал, Сам я смертельно устал, Как помогу? Кто-то зовёт в тишине: «Брат мой, приблизься ко мне! Легче вдвоём. Если не сможем идти, Вместе умрём на пути, Вместе умрём!» «Отвори свою дверь…» Отвори свою дверь, И ограду кругом обойди. Неспокойно теперь, – Не ложись, не засни, подожди. Может быть, в эту ночь И тебя позовёт кто-нибудь. Поспешишь ли помочь? И пойдёшь ли в неведомый путь? Да и можно ли спать? Ты подумай: во тьме, за стеной Станет кто-нибудь звать, Одинокий, усталый, больной. Выходи к воротам И фонарь пред собою неси. Хоть бы сгинул ты сам, Но того, кто взывает, спаси. «Я лицо укрыл бы в маске…» Я лицо укрыл бы в маске, Нахлобучил бы колпак, И в бесстыдно-дикой пляске Позабыл бы кое-как Роковых сомнений стаю И укоры без конца, – Все, пред чем не поднимаю Незакрытого лица. Гулкий бубен потрясая Высоко над головой, Я помчался б, приседая, Дробь ногами выбивая, Пред хохочущей толпой. Вкруг литого, золотого, Недоступного тельца, Отгоняя духа злого, Что казнит меня сурово Скудной краскою лица. Что ж меня остановило? Или это вражья сила Сокрушила бубен мой? Отчего я с буйным криком И в безумии великом Пал на камни головой? «Для чего в пустыне дикой…» Для чего в пустыне дикой Ты возник, мой вешний цвет? Безнадёжностью великой Беспощадный веет свет. Нестерпимым дышит жаром Лютый змей на небесах. Покоряясь ярым чарам, Мир дрожит в его лучах. Милый цвет, ты стебель клонишь, Ты грустишь, ты одинок, – Скоро венчик ты уронишь На сухой и злой песок. Для чего среди пустыни Ты возник, мой вешний цвет, Если в мире нет святыни, И надежды в небе нет? «В одежде пыльной пилигрима…» В одежде пыльной пилигрима, Обет свершая, он идёт, Босой, больной, неутомимо, То шаг назад, то два вперёд, – И, чередуясь мерно, дали Встают всё новые пред ним, Неистощимы, как печали, – И всё далек Ерусалим… В путях томительной печали, Стремится вечно род людской В недосягаемые дали, К какой-то цели роковой. И создаёт неутомимо Судьба преграды перед ним, И всё далек от пилигрима Его святой Ерусалим. «Вижу зыбку над могилой…» Вижу зыбку над могилой, Знаю, – мать погребена, И ребёнка грудью хилой Не докормит уж она. Нет младенца в колыбели, Крепко спит в могиле мать, – Только зимние метели Станут зыбку подымать. Эта зыбка и могила, – В них мой образ вижу я: Умерла былая сила, Опустела жизнь моя, – Кто-то вынул сон прекрасный Из души моей больной, И томит меня безгласной, Бездыханной тишиной. «На нем изношенный кафтан…»
На нем изношенный кафтан И шапка колпаком, Но весь он зыбкий, как туман, И нет лица на нём. Не слышно голоса его, Не видно рук и ног, И он ступить ни у кого Не смеет на порог. Не подойдёт и не пройдёт Открыто впереди, – Он за углом в потёмках ждёт, Бежит он позади, Его никак не отогнать, Ни словом, ни рукой. Он будет прыгать да плясать Беззвучно за спиной. |
