— Я проверил кабинет старика, сказал он, — он стерилен. Мы никогда не докажем ничего из того, что узнали об этих людях. Приятель, я уверен, что поступаю правильно. Эти парни все еще могут быть поблизости.

Он ждал моего ответа.

— Дэйв?

— Давай, — сказал я.

Клет Персел открутил пластиковую крышку сигнального факела, перевернул ее, чиркнул кончиком по зажигательной полосе и бросил нестерпимо яркий факел в гостиную. Либо потому, что дом уже разогрелся от начатого Гретхен пожара, либо от притока холодного кислорода с улицы комнаты мгновенно наполнились розоватым светом, напоминающим закат во время зимнего солнцестояния. Свечение становилось все ярче и, казалось, пронизывало обои, дубовые полы, ореховые балюстрады, антикварную мебель и книжные полки, заполненные редкими экземплярами книг в кожаных переплетах. Мы, пятясь, покинули кухню, выйдя через дверь на ночной холод, наблюдая, как дом загорался в странной и непреклонной последовательности, словно кто-то бегал из комнаты в комнату, включая лампы в красных абажурах.

Я не слышал звона бьющегося стекла, не слышал взрывов газа или громкого треска, возвещавшего о кончине деревянных построек и перекрытий в огне пожара. Вместо этого плантация «Кру ду Суд» тихо оседала, шепотом досказывая ветру последние страницы своей истории. Искры срывались с крыши, и единственное земное напоминание о рабах и заключенных, построивших и ухаживавших за плантацией все эти годы, постепенно исчезало в облаке дыма.

Мы с Клетом направились к руслу высохшего ручья к Алафер, Хелен и Гретхен. Наши ранения были серьезными, но мы знали, что выживем. Мы шли не в ногу друг с другом и со всем миром и, осознавая это, держались друг за друга, как два человека в шторм, а дом позади нас горел так ярко, что наши спины, должно быть, светились от жара.

Весной мы с Молли и Алафер вернулись в наши излюбленные места в Ки-Уэст, а спустя три дня к нам присоединился и Клет Персел, поселившийся в мотеле на самом берегу. Ки-Уэст — прекрасное место, во многом напоминающее мне Новый Орлеан, с характерными домишками, похожими на имбирные пряники, пальмами и ощущением благородного упадка в атмосфере неонового показного разврата, который на самом деле был не более чем иллюзией. Хотя когда-то это действительно было так. Как и южная Луизиана, Ки-Уэст зародился как оторванный от основного мира уголок французской и испанской колониальной истории, мигрировавший через Карибское море и закрепившийся на южной оконечности Соединенных Штатов.

Культура здесь была прямо противоположна эпохе Просвещения. Местное население составляли в основном пираты и рабовладельцы в компании мулаток и испаноязычных проституток, а также американские искатели приключений, надеющиеся обрести персональные феодальные княжества в Вест-Индии и Никарагуа. Под показушной шелухой христианства прятался языческий мир. Это было убежище людей, которые никогда не смогли бы жить в обществе англосаксонского происхождения под предводительством потомков пуритан. Роскошь и корысть заменяли общественную мораль, а те, кому это не нравилось, могли отправляться копать картошку в Джорджии.

Воздух здесь практически круглый год пах теплом, солью, дождями и тропическими цветами со всего мира. Зима же совсем не была похожа на зиму, и в этом, возможно, заключался главный шарм Ки-Уэст. Ведь если нет тяготящего чувства приближающейся зимы, если дни не становятся тусклее и короче, то и мысли о неизбежном приближении смерти перестают так тяготить.

А когда погода мягка и приятна, когда каждый новый день приносит все то же удовольствие любимого времени года, мы начинаем верить в то, что весна и длинные солнечные дни — это все-таки навсегда. Когда летним вечером, задирая голову вверх, мы видим свет, словно пойманный небосводом в сети легких облаков, быть может, мы заглядываем сквозь замочную скважину в наше будущее, нежели просто наблюдаем сезонный феномен? Быть может, все действительно только начинается?

Мы ныряли с аквалангами с рифа «Седьмая миля», рыбачили с троллингом на марлина, а вечерами пекли красную рыбу в фольге на мангалах прямо на пляже перед нашим мотелем на самой южной точке острова. Ночами волны чернели и покрывались пеной, разбиваясь о песок, а на рассвете, когда звезды начинали тускнеть в небе, солнце вдруг поднималось безо всякого предупреждения взрывом ярчайшего света на восточной оконечности мира, и вода за окном нашего номера становилась плоской и безмятежной, бирюзовой или голубой, временами трепеща от капель дождя или вторжения летучей рыбы, парящей над ее поверхностью, словно пытаясь начать новый виток эволюции.

Я испытывал невероятные ощущения, находясь на морском краю моей страны, в глубине колониального прошлого и его переплетений с тропическим миром Джона Джеймса Одюбона, Жана Лафита и миссионеров, преклонивших колена на песке, полные уверенности в том, что они нашли рай. Я хотел забыть насилие прошлого и лица людей, погибших от наших рук. Я хотел забыть о лицемерии и лживости официального мира, в котором я зарабатывал себе на жизнь, но больше всего мне хотелось забыть ту ложь, что я рассказывал о событиях на канале.

Это была ложь, полная опущений. Правда высшего порядка о выбросе нефти в Мексиканском заливе интересовала немногих. Злодеи, представляющие интересы корпораций, всегда вызывали отвращение. Почти все они избегают появления в средствах массовой информации, поскольку в них они выглядят коррумпированными, надменными и бесчувственными. Мы наблюдаем за тем, как они дают показания перед комитетом конгресса, и спрашиваем себя: ну как этому человечишке позволили причинить нам столько вреда? Никто из них не может действовать без санкции. Нации, как и люди, избавляются от своей зависимости только тогда, когда они готовы к этому, и ни днем раньше, и пока это не произойдет, вы можете сколько угодно ссылаться на писателей эпохи Просвещения или сводить себя с ума, пытаясь обратить в свою веру тех, кому плевать на ваш крестовый подход. Это, возможно, и не самый оптимистичный выбор в мире, но мне на ум приходят лишь эти альтернативы.

Хелен Суле вернулась к работе, и после двухмесячной борьбы с бессонницей и ночными кошмарами она обратилась за помощью к психотерапевту. Она старалась постоянно находиться в толпе, посещала шумные вечеринки и иногда задерживалась на них дольше, чем надо было бы, отправляясь домой с людьми, чьи имена она не помнила наутро. Хелен не боялась ездить на лифтах, если в кабине с ней находилось не более двух или трех человек, а вот с самолетами дело обстояло несколько сложнее. При этом ее страх не был никоим образом связан с боязнью высоты или тем, что не она контролировала ситуацию. Она должна была пройти магниторезонансное обследование в Лафайетте, но отказалась от него в последний момент, когда так и не смогла заставить себя лечь в металлический цилиндр. Ее душа была полна стыда, депрессии и чувства неудачи, и когда она смотрела в зеркало, то видела незнакомку, творение семейки Дюпре, которое появилось на свет тогда, когда они заперли женщину по имени Хелен Суле в морозильной камере.

Уже по этой причине я был рад, что Дюпре были мертвы, а Варина ожидала суда в тюрьме округа Иберия. Я особенно радовался возможности сделать хорошее дело, убедив Хелен взять несколько дней отпуска и присоединиться к нам на «Сансет Лимитед» в окружении кокосовых пальм и фикусов на песчаном пляже неподалеку от дома Эрнеста Хемингуэя.

Шрамы на моем лице напоминали мне о произошедшем, а Клету пришлось сделать две операции, одну на ране в боку, а вторую для удаления кусочков свинца, пришедших в движение рядом с его сердцем. Думаю, наша компания на пляже смотрелась весьма странно, но мне было все равно, да и одобрение — худшее из проклятий. Многому ли вы научились у людей, принимающих мир таким, каков он есть? Храбрейшие из людей, что мне доводилось знать, появлялись из ниоткуда и совершали подвиги, которые мы обычно приписываем лишь бравым десантникам. При всем этом такие люди обычно столь неприметны, что мы забываем, как они выглядят, стоит им только выйти из комнаты. По словам святого Павла, ангелы живут среди нас, и быть может, он имел в виду именно подобных людей. Если это так, то мне посчастливилось знать некоторых из них. В любом случае чертовски приятно быть членом закрытого клуба, основанного на принципах неприятия действительности и отказа быть как все. Скажу больше. Я считаю, что для нас критика стала настоящим мерилом нашей правоты.