— Если кто-то то и сидит в этом самолете, то это Дюпре, — сказал он.

— Достанем их позже, — ответил я.

— Хрена с два, — проскрежетал зубами он и выпустил еще три пули, одна из которых попала в винт самолета. Затем досылатель его «Беретты» застрял в открытом состоянии на пустой обойме. Клет вытащил пустую обойму, вставил новую и дослал патрон в патронник.

— Клет, пусть самолет уходит, — сказал я.

Выбора у нас уже не было. Пилот, кем бы он ни был, дал полный газ, самолет на мгновение поднялся над поверхностью канала, пару раз подпрыгнул на волнах и снова опустился на поверхность, скрывшись в тумане за косой. Кто бы это ни был, они как минимум на некоторое время выбыли из игры.

Лицо Клета выглядело так, словно он умылся кипятком, его зеленые глаза стали огромными, словно мятные леденцы. Я выбросил гильзу из патронника двенадцатизарядного помпового ружья, которое я снял с умирающего человека, и загрузил патроны в магазин, пока позволяла пружина. Все происходило очень быстро. Я видел, как Гретхен и Алафер вышли из дома. Гретхен несла на плече Хелен Суле, а Алафер тащила за собой Ти Джоли Мелтон. Но это было не все — в доме разгорался пожар, пусть небольшой, языки пламени не больше свечей на торте в честь чьего-то дня рождения горели в темной комнате, но, тем не менее, это был пожар.

— А это кто еще сделал? — спросил Клет.

— Могу поспорить, что Гретхен, — сказал я.

— Ну и молодец, — одобрительно кивнул Клет.

— Но как насчет всех вещдоков? Компьютеры, архивы, автоответчики, мобильники?

И тут внимание Клета привлекло кое-что другое.

— По ту сторону оврага, — сказал он резко, — дверь в хижину рабов открыта. Хотя я мог поручиться, что она была закрыта еще минуту назад.

Я осмотрел задний двор. Ветер стих, и тени в траве замерли. Мужчина, стоявший за гаражом, похоже, исчез. В тишине я слышал собственное дыхание, пар вырывался у меня изо рта.

— Я проверю хижину, — бросил я, — там на мертвеце пальто, как раз твоего размера. Может, мы все-таки попадем сегодня домой, партнер.

— Эти отморозки так легко не сдадутся, — ответил Клет, стуча зубами, — да и расплатиться с ними мы еще не успели.

— Надень пальто. Пневмонию себе тут заработаешь.

— Ты хочешь, чтобы я снял пальто с дырками от пуль с мертвеца?

— Клет, просто сделай это. Не спорь. Хотя бы раз в жизни. У тебя что, кирпич вместо мозга?

— А что в этом плохого? Помогает мне без надобности не усложнять жизнь, — ответил Клет и криво ухмыльнулся.

— Об этом я и говорю. Ты безнадежен.

Из-за облаков показалась луна, и я разглядел улыбку на его лице.

— Посмотрим, что творится в хижине дяди Тома, — предложил он.

Мы с Клетом направились к каналу через газон, мимо каменной купальни для птиц, римских солнечных часов и засохшего пруда для рыбок, покрытого черной плесенью. Вода в канале поднялась выше коленец кипарисов, лопухов и камышей, растущих вдоль берега. На поверхности воды плавали желтые и красные листья, а каладии, посаженные кем-то вокруг дубов, напоминали мне цветы, которые я видел в окно больничной палаты на авеню Сент-Чарльз в Новом Орлеане.

Я слышал, как кто-то трещит электрическим стартером мотора самолета-амфибии. Мы спустились по засохшему руслу ручья и поднялись по противоположному склону, хрустя листьями и ветвями под ногами, вдыхая яркий, чистый воздух, пахнувший первым снегом. Листья покрывали землю столь плотным и толстым одеялом, что наши ноги вязли в нем, а звук хрустящей под подошвами наших ботинок листвы напомнил мне об осенней охоте на белок с моим отцом, Большим Олдосом, когда я был еще совсем мальчишкой. Интересно, где сейчас Большой Олдос? Быть может, он с моей матерью, и они оба присматривают за мной, как духи, которые не готовы расстаться с этим бренным миром. Мои родители умерли насильственной смертью в очень молодом возрасте, и они знали, что такое украденная жизнь, а потому я всегда считал, что они рядом, со мной, так или иначе пытаются поступать правильно даже из Великой Вечности.

Хижина оставалась метрах в двадцати перед нами. Она была построена из кипарисовых досок, трещины между которыми были замазаны смесью глины и мха еще до Гражданской войны. Затем она была восстановлена и обрела новую крышу из гофрированной жести, а также кондиционер для удобства гостей плантации «Кру ду Суд». Интересно, задумывались ли когда-либо гости о тех лишениях, которыми была наполнена жизнь ее исторических жителей. Что-то подсказывает мне, что их не слишком-то интересовали вопросы подобного рода и что они, вероятно, встретили бы скукой и обидой вопросы на эту тему.

И тут произошло нечто странное, быть может, нечто, ставшее результатом какого-то необъяснимого мозгового процесса в моей голове. Или же я пережил один из тех моментов, когда нам удается невзначай заглянуть в другое измерение и увидеть людей, с которыми, казалось, мы давно попрощались навеки. В свечении холодного огня, прямо на берегу канала, словно в пламени огромной жертвенной свечи, я увидел свою мать, Алафер Мэй Гиллори, и моего отца, Большого Олдоса Робишо, смотрящих на меня. Мама была одета в бледно-голубой костюм и маленькую женскую шляпку с жесткой вуалью, я все еще помнил, как она ей гордилась. А Большой Олдос был в своей защитной строительной каске, в подбитых гвоздями рабочих ботинках и свежевыстиранном, накрахмаленном рабочем комбинезоне. Я даже разглядел его мощные руки, покрытые волосами, густыми, словно обезьянья шерсть. Поначалу мне показалось, что родители улыбаются мне, но это было не так. Оба предупредительно махали руками, их рты беззвучно открывались и закрывались, а лица были перекошены тревогой и предупреждением.

В следующее мгновение из-за дерева прямо на меня вышел Пьер Дюпре. В его левой руке была полуавтоматика не то тридцать второго, не то двадцать пятого калибра, и он целился прямо мне в лицо. Его подбородок был гордо приподнят, словно даже убивая кого-то, он не мог сбросить с себя надменность, которая, казалось, характеризовала его от рождения.

— Дэйв, цель на три часа! — крикнул Клет.

Я поднял свой дробовик и выстрелил, но было уже поздно. Я увидел огонь, вырвавшийся из дула полуавтоматики, словно зубцы пламени на свече зажигания, но не услышал звука выстрела. Вместо этого я почувствовал резкую боль, пронзившую мою щеку и скулу, словно кто-то невидимый отвесил мне тяжеленную пощечину.

Залп из моего дробовика не просто ушел в никуда — дуло было забито грязью, и ствол разорвало до самой помпы. Дробь от выстрела ушла вверх, осыпав нас измельченной листвой. Я начал клониться на бок, инстинктивно вытянув руку, словно в поисках стены, чтобы опереться, и с размаху ударился о землю.

Сквозь красную завесу я видел, как Клет стреляет в Пьера Дюпре, приближаясь к нему шаг за шагом в облаке летящих отстрелянных девятимиллиметровых гильз, всаживая одну пулю за другой в его грудь, голову и горло, докончив дело последним выстрелом в упор, когда тот уже лежал мертвым, раскинув ноги, у ствола черного дуба.

Я сел на покрывале из листвы, прислонился к стволу дерева и попытался наладить резкость в глазах и избавиться от звона в ушах. Клет сидел на корточках передо мной, глядя мне в глаза, придерживая мой подбородок рукой. Его рот двигался, но вместо слов я слышал лишь грохот подводных камней, бьющихся друг о друга в приливной волне.

Я видел Гретхен, приближающуюся ко мне, видел Алафер, севшую на колени рядом со мной. Она положила мою голову себе на грудь, говоря что-то, чего я не мог разобрать.

Я почувствовал, как дочь обнимает меня за голову, как гладит меня по глазам. Ее дыхание на моей коже казалось холодным, а волосы пахли листвой и сосновыми иголками.

— Что ты говоришь, Алафер? Я не понимаю ни слова.

Она пересела напротив меня, чтобы я мог видеть ее губы.

— Теперь ты меня слышишь?

— Да.

— Я думаю, что пуля прошила твою щеку. Мне кажется, что это поверхностное ранение, — прочел я по ее губам.

— Где Ти Джоли и Хелен?