Но Алешка уже не слушал. Ему все машины одинаково хороши, и он стал думать о своем: как завтра явится в училище. Он лежал упершись головой в чей-то мешок, а ногами — в прибитый над дверью свечной фонарь, оставшийся в вагоне с древней железнодорожной поры.

А поезд шел все дальше и дальше. Он мчался в ночи, врывался на станции и полустанки; и сквозь дрему Алешке чудилось, что из паровоза мимо темного окна летят искры и звезды.

Алешка прибыл в город рано утром. Вместе со всеми пассажирами он вышел на привокзальную площадь. Посреди площади бил фонтан, обливающий с головы до ног мраморного младенца, а вокруг красовались цветочные клумбы. Алешка миновал кленовую аллею и увидел идущего навстречу пожилого усатого мужчину в чесучевом пиджаке. Тот шел, слегка припадая на правую ногу. Алешка остановился и спросил:

— Как пройти к училищу механизации?

— Проще простого, — ответил усатый. — Только надо, брат, читать объявления. Кто приехал в училище, того на станции человек ждет.

— Не заметил.

— Ну ладно. Видишь слева двухэтажный дом на краю города? Это и есть училище механизации. А лучше подожди меня здесь. Я быстро обернусь…

Алешка не стал ждать. Перекинул через плечо свою поклажу и зашагал в город. Издали город казался скопищем белых стен и красных крыш, поднимающихся из зелени садов и скверов. Так вот каков этот город! Здесь никто не знает, что есть такой Алешка Левшин, ставший Николаем Лопатиным. А Таня Черешкова? Она живет в этом городе, может быть вон в том доме, и сейчас выглянет из открытого крайнего окна. Ой, берегись, Алешка! Встретит тебя, узнает и выдаст опять.

Алешка не заметил, как оказался перед двухэтажным зданием училища. Он остановился перед распахнутыми и словно приглашающими войти широкими стеклянными дверями. То, что еще недавно казалось таким простым и само собой разумеющимся, теперь снова заставило его задуматься. Он отдал свои метрики, он хочет незаконно пробраться в училище… Да за такие дела засудят!

Круто повернув, он сошел с крыльца и зашагал к станции. Лучше подождать два года.

Но когда прошел первый страх, Алешка захотел вернуться в училище, но сделать этого он уже не мог. Это было все равно, что утащить чемодан у пассажира, дремлющего на противоположной скамье, или залезть в корзинку вон к той тетке, что ждет автобуса. Он не знал, что это за чувство, откуда оно пришло, но именно оно не позволило ему вернуться. Человек тем и отличается от других существ, что он всегда и везде, что бы он ни делал, спрашивает себя: хорошо это или плохо? Это и есть совесть. У одних она все подчиняет себе, другие заставляют ее молчать. Но совесть живет в каждом человеке.

Алешка зашел в привокзальный сквер, присел на скамейку и задумался. В училище механизаторов он не пойдет. Это ясно! Домой в деревню вернуться? Но к кому? Бабушка уехала, а дом продан. Значит, один выход — надо идти к дяде Ивану! Но как идти к дяде Ивану, когда завтра утром туда явится Колька? И его и себя подведет. Нет, и к дяде нельзя! Вот запутался, так запутался! Стоило взять чужую командировку — и некуда податься, словно нет ему места на земле. И тут пришла в голову спасительная мысль: дождаться Кольку. Утром приедет Лопатин, надо взять у него метрики. Не отдаст? Пусть попробует. И тут же Алешка решил, что совсем не обязательно сидеть на скамье до утра и, не сходя с места, ждать Кольку. До утра много времени, и он может пойти в зверинец, пообедать в какой-нибудь столовой, покататься на каруселях в парке, — одним словом, доставить себе тысячу удовольствий, из которых мороженое на лучинке было далеко не последним.

Но прежде всего Алешка решил побывать там, где живет дядя Иван. Нет, он не раскроет себя. Он просто произведет разведку дядиных владений, чтобы заранее представить себе, что за жизнь ожидает его под крышей городской родни.

Домик дяди Ивана находился в узком переулке, недалеко от станции. Алешка прошел под окнами, заглянул через щель во двор. Дом как дом — одноэтажный, деревянный, и двор как двор — сарай, поленница дров, а за дровами огород. Ничего особенного. Но зато напротив дядиного дома находилось приземистое кирпичное здание с прокопченными окнами. Это была мастерская по ремонту велосипедов, примусов и электроприборов. А что, если дядя Иван там работает? Он и его устроит. Да и не обязательно, чтобы дядя Иван работал там. Заведующий мастерской ведь наверняка его знакомый. Ну, как племяннику соседа отказать?

Теперь Алешка мог спокойно побродить по улицам. Хотя до этого он ни разу не выезжал из Серебрянки, некоторое представление о городе у него было, — по книгам, картинкам, фильмам. Приблизительно такое же, как о человеке по фотокарточке. Но видеть людные улицы — это одно, а попасть самому в их толчею, когда ты всем мешаешь и кажется, что все только и думают о том, чтобы тебя толкнуть, — это совсем другое. Одно дело лицезреть перекресток улиц, другое — его перейти. Казалось бы, чем скорее, тем лучше, но нет. Поспешишь — попадешь под машину. Но постепенно Алешка освоился с шумными и людными улицами и в незнакомом, впервые увиденном городе почувствовал что-то знакомое и давно виденное. Хоть город каменный и как будто совсем не походит на деревню, много, много людей в нем, как очень скоро обнаружил Алешка, были деревенские. Как не узнать их! Одних — по знакомому говору, других — по тому, как они боязливо перебегали на другую сторону улицы, третьих — по одежде: брюки навыпуск, а под брюками сапоги, как у него самого. Приятное открытие! И, сделав его, Алешка уже совсем смело двинулся по незнакомым ему улицам. Он и в кино сходил, и в парке посидел, а потом купил полный карман семечек и пошел сорить лузгой слева направо и справа налево. Как видите, Алешка быстро освоился.

— Гражданин, как пройти на Верхне-Тракторную улицу?

Алешка, конечно, знает. Для него все начинается с вокзала, а значит, Верхне-Тракторная не иначе, как на другом конце города… Идите прямо до парка, за парком базар, за базаром опять улица, — там спросите, покажут. И приезжий, следуя совету Алешки, идет к парку, идет через базар, все дальше и дальше от места, куда ему надо… Ну, а Алешка продолжает шелушить семечки и знакомиться с городом. Но теперь он уже смотрит на него как старожил, и даже не подозревает, что где-то за базаром его клянет и распекает на все корки доверчивый человек, что ищет Верхне-Тракторную улицу.

Только под вечер Алешка вернулся в привокзальный сквер. День прошел незаметно. Теперь, до прихода утреннего поезда, можно поспать на скамейке. Только на какой? На той, что против вокзального выхода. Открыл глаза — и, пожалуйста, встречай Кольку.

Алешка лежал на скамье, а ему казалось, что он продолжает бродить по улицам города. Дома и дома. Каменные, в несколько этажей. И нет этим домам конца. А Колька говорил, — в городе негде жить. Вот так негде! Что ни дом — пол-Серебрянки поместишь. Дневные впечатления громоздились друг на друга. Их было так много, и они были так противоречивы, что Алешка даже не мог сказать, — а нравится ли ему город? Но что действительно ему понравилось, так это парк. Как на усадьбе МТС. Только поменьше. А что он будет делать в городе? Чинить велосипеды или заливать улицы асфальтом? Город, каким его увидел Алешка, требовал труда и совсем не был похож на тот город, каким он рисовался его воображению по рассказам Лопатина.

Алешка смотрел на августовское звездное небо. Все-таки хорошо жить, даже когда не знаешь, где будешь жить завтра. Он не заметил, как заснул. Но спал тревожно. Его будили гудки маневровых паровозов и грохот проходящих поездов. Колька приехал? Но в небе еще горели звезды, и он снова засыпал.

Было совсем светло, когда, Алешка почувствовал, что кто-то теребит его за руку. Он повернулся и увидел чесучевый пиджак. Что такое? Уж не снится ли ему вчерашний дяденька, что показывал, где училище механизации? Он самый: усатый и стоит, припав на одну ногу; ясно, хромой. Но все это не во сне, а наяву.