— А, — наконец сообразил Алешка. — До свидания, Алешка!

И веселый побежал на улицу.

Теперь все в порядке. Колька в город попадет, а он — в училище. Разве это плохо? Что касается дяди Ивана, то не все ли равно, кто будет его племянником: Колька или Алешка? Ни того, ни другого он не знает.

На улице Алешка увидел Серафиму Сергеевну. Она остановила его.

— Алеша, ты уезжаешь к дяде? Счастливого пути. И не огорчайся. Ты хотел быть трактористом, но в жизни не все так происходит, как нам хочется. В конце концов все профессии хороши и благородны в нашей стране.

Теперь, когда у Алешки была Колькина командировка, он соглашался со всем, что говорила ему Серафима Сергеевна. И очень обрадовался, когда она отпустила его. Счастливого вам футурума, Серафима Сергеевна!

Алешка чувствовал себя как нельзя лучше. Наконец-то он добился своего! А в том, что он обменялся документами, нет ничего плохого. Разве Шугай не одобрял его желания стать трактористом? Одобрял. Разве Георгий Петрович не сказал, что очень хорошо, что eгo тянет в училище механизации? Сказал! И даже Серафима Сергеевна в общем не против. Только они не знают, как это сделать, чтобы он мог в это самое училище поступить. А вот Колька Лопатин придумал. Так что же в этом плохого? И вспомнил, что рассказывал Шугай у Серафимы Сергеевны про американских ребят. Он им покажет, этим американцам, — кто лучше ездит на тракторе.

Наконец наступил день отъезда.

— Увижу ли тебя, Алешенька? — плакала бабушка. — Прости ты старую, что не вывела тебя в люди. И не забывай. Хоть когда-нибудь весточкой порадуй.

— Ты, бабушка, обо мне не беспокойся. Ничего со мной не случится. Стану сам зарабатывать, возьму тебя к себе, вот увидишь, бабушка.

— Ой, боязно мне за тебя, — не слушая внука, продолжала свое старая Степанида. — Долго ли оступиться?

И тут Алешка подумал: а не оступился ли он уже? На сердце стало тревожно. Рассказать бабке, посоветоваться с ней? Но разве спросишь ее? И никого он не спросит: ни Шугая, ни Черешкова, ни Серафиму Сергеевну. И в то же время Алешка почувствовал, что только одна бабушка Степанида может сейчас помочь ему. Он прижался к ней, как бывало в детстве, и умоляюще проговорил:

— Бабушка, не посылай меня никуда. Оставь у Никиты Ивановича. Ты же меня любишь, бабушка…,

Но именно потому, что она любила его больше всего на свете, никакие просьбы не могли ее поколебать. Тогда Алешка перекинул через плечо свой дорожный мешок, ткнулся в жесткую морщинистую бабкину щеку и, не оглядываясь, вышел на улицу. Он не зашел к Кольке. Зачем? Ведь Колька завтра тоже уедет, и они встретятся в городе… Надо зайти к Шугаю. Взял не взял его к себе Никита Иванович, а они старые друзья. Но дома Шугая не оказалось. Марина сказала, что он уехал в район. Со всеми попрощался Алешка, а вот с самым близким человеком не успел. Так часто бывает в жизни, когда некому на прощание сказать самые нужные сокровенные слова.

Прямо от Шугая Алешка направился на усадьбу МТС, рассчитывая найти там попутную машину. На усадьбу он пришел уже в сумерки. В окнах дома, где жил Черешков, горел свет.

Алешка невольно остановился, сказал неизвестно кому — «Прощайте» и зашагал к перекрестку «Попутный»; там всегда можно было попасть на машины, идущие во все концы района.

Алешка лежал на верхней полке и, прислушиваясь к стуку колес, думал: «Вот странно — я уже не я, не Алешка Левшин, а Николай Лопатин…» И твердил в такт поезду: «Я Лопатин… Я Лопатин… Я Лопатин». Ведь ничего как будто в нем самом не изменилось, а стал другим. Определенно другим, Алешка. Но он, кажется, опять назвал себя Алешкой? Не Алешка, а Колька, — запомни раз навсегда!

В вагоне было много пассажиров; никто еще не спал, и размышления Алешки были прерваны донесшимся снизу басовитым голосом:

— В колхозе без машины, чего и говорить, никак нельзя. Но и про лошадь тоже помни. А у нас в ином колхозе даже счет коням не ведут. Трехлетка, а в упряжке еще не бывала. Не подступиться даже. И прямо скажу, дичает тогда домашнее животное. Да как еще дичает! С волком один на один бьется, человека боится, звериные повадки в нем появляются. Ну где это видано, чтобы конь был царем лесов? А я видел такого. Как-то летом у нас в дальней нашей бригаде пропал трехлетний Певный. Решили: утонул в болоте. Только стали замечать, что на лесных покосах кто-то объедает стога. Не иначе, как лось объявился. Ладно, не разорит. А потом, как снег выпал, по следу узнали, — не лось, а конь. И вот раз на зимней зорьке вижу, — бредет к конюшне лошадь рыжей масти. Э, да это Певный! Меня тогда только конюхом поставили, и я дежурил на конюшне. Что тут делать? Арканить? Боюсь промахнуться, да одному и не управиться. И решил ждать, — что будет дальше? А Певный подошел к корзинке с мякиной и жадно стал есть. Сразу видно, — голодный. Я тихо позвал: «Певный! Певный!» А он словно не слышит. Я снова: «Певный! Певный!» — и шагнул из-за стояка. Насторожился конь, задрожал. А как увидел меня, шарахнулся в сторону и карьером! Как зверь убегал! Уши прижал, на скаку распластался. Ну тогда я решил: может, поймать не поймаю, а прослежу. Взял ружье и по следу — в лес.

— Ну где может конь в лесу обитаться? — продолжал невидимый Алешке рассказчик. — И что же вы думаете? Куда меня след привел? В старый бункер, что после войны остался. Добрался я до него к полдню. Конюшня как конюшня! Только в ней Певного нет. А след повел к дороге. Не иначе, как корм пошел добывать… Домой возвращаться или подождать? И только так подумал, как услышал совсем близко волчий вой, ржание, и словно кто сквозь чащобу ломится. Я с плеча ружье — и туда. Смотрю, средь кустов бой. Певный как даст задними ногами волку, тот даже перевернулся в воздухе. Стрелять боязно, — еще в лошадь попадешь. Ну я и крикнул! Что же вы думаете? И волки и конь бросились от меня наутек. Да сажен сто еще рядышком бежали.

— А потом видели коня?

— Еще раза три подходил к конюшне за сеном и пропал, — ответил басовитый голос. — Одни говорят, — волки загрызли, а другие сказывают, — появился дикий табунок где-то на болотах; может, там и Певный. — И рассказчик многозначительно заключил: — Вот оно к чему приводит, когда конь без внимания. Да и как можно без коня? Поди-ка в дождливую весну сумей в поле на тракторе въехать. А на лошади, — пожалуйста. Стало быть, коню должно быть постоянное использование. А то он либо нахлебником станет, либо одичает…

Алешка перегнулся через полку. Человек, который рассказывал о коне, был кряжист, с большой черной бородой и в таких высоких охотничьих сапогах, что их широкие голенища, казалось, доходили до самого живота. Пассажир был солиден, спорить с ним было опасно и все же Алешка счел своей обязанностью вступиться за технику.

— Скоро будут такие трактора, что на них куда хочешь въедешь. Тогда и без лошади обойдемся.

— Без коня даже при коммунизме не обойтись, — возразил бородач. — Такого трактора никогда не сделать, чтобы в рот ему горючее лить, а из выхлопной трубы, чтобы позем выходил.

Все рассмеялись. А Алешка пренебрежительно сказал:

— Разве что для позема.

— А для одного позема держать коня невыгодно. Какой резон овес в навоз перегонять? Значит, надо, чтобы кони работали.

На это Алешка ничего возразить не мог.

— Только дело не в конях, — продолжал бородач, — не о них разговор, — о людях. Вот есть МТС и есть колхоз. Можно сказать, две руки матушки-землицы. А ежели вглядеться, в ином колхозе — одна не знает, что делает другая. Что ни год, то вечно между собой спорят. «Это ваши трактора плохо пахали.» «Нет, это вы не удобрили землю.» И валят друг на дружку.

— Бывает и так, — согласился кто-то у окна.

— Ну, а если взять машины? Много машин? Много. Только для какой местности? Для южной! А для нашей, где болота да каменья, оказывается, мало. Одна не по климату, другая не по земле, третьей не развернуться. Вот у нас такой случай был…