Но тогда мне приходилось доверять только своему инстинкту. Мне было наплевать на жесты дона Педро лишь потому, что он хотел, чтобы я чувствовала себя неловко. Это была злая забава, вроде того, когда один ребенок пугает другого резиновой змеей. Когда я отвернулась от клетки с ящерицами, то увидела изображение Святого Михаэля, висящее на стене вниз головой. Я не связала тогда это с «брухерией», но это было странно и как-то неприятно, как, впрочем, был неприятен и сам дон Педро со своим ожерельем из зубов. Неприятным было и то, что Вероника ушла. Проводив меня за черные портьеры, она, казалось, сочла свои обязательства выполненными и удалилась. Я осталась наедине с доном Педро и миссис Перес.

Вначале я решила, что миссис Перес скрывается от полиции, а дон Педро — кто-то из ее родственников.

И сейчас я думаю, что ошиблась из-за его терпеливости. Для постороннего человека он слишком спокойно относился к ее бессвязным рассказам. Он переводил для нее и для меня, и я не чувствовала его вмешательства. Я хотела найти Тони, а Тони был ее сыном. Мне нужно было во что бы то ни стало помочь Джоэлу, и я понимала, что она может помочь.

Дон Педро переводил. Она пыталась доказать мне, что сначала у них все было гладко. Она выросла в маленькой деревушке на восточном побережье Пуэрто-Рико, где ее отец держал магазинчик рыбацких товаров. Семья была бедна, но достаточно строгих правил. Она и сестры получили достойное воспитание. У них была обувь, они ходили в школу, но отец был настолько строг, что не позволял им посещать деревенские танцы. Они стирали, гладили и помогали своей матери. По воскресеньям и в праздники они появлялись в церкви в опрятных и чистых платьях.

Когда ей исполнилось шестнадцать, она отправилась в Сан-Хуан к своей двоюродной сестре, чтобы посмотреть фиесту. Там, на пляже, при свете костров, в разгар праздника она впервые встретила отца Тони.

— Он был черный, не как я, а настоящий негр, — рассказывала она, — кроме того, он был в плохой компании, «соп muchas malitias».

Она решила тогда, что он очаровал ее любовным заклинанием. Они поженились. Я поняла, что они не венчались в церкви, а просто стали жить вместе. Возможно, у него даже была другая семья. Он плавал на шхуне, курсировавшей между Сан-Крокс и Сан-Томас, и когда бывал в порту, страшно пил, но в порту он бывал все реже и реже. Тони родился, когда отец уже больше не появлялся. Вскоре закончились последние сбережения. Есть было нечего и нечем было платить за квартиру. В отчаянии она все еще не желала возвращаться в деревню и сошлась с пожилым человеком, который неплохо относился к ее ребенку, официантом в кафе «Сан-Хуан». Он был опрятен, не пил, и у него была лачуга в Ла-Эсмеральде. С ним они жили относительно спокойно.

Когда Тони исполнилось два года, неожиданно объявился ее моряк. Пьяный и игривый, он вломился в тот сарай, где оставил ее. Узнав от соседей, что у него появился соперник, он пришел в ярость и ворвался в лачугу в Ла-Эсмеральде, чтобы убить ее за неверность.

Он не убил ее, а, повалив на пол, долго топтал, в результате она угодила в госпиталь с переломанным тазом и потому больше не могла иметь детей. Полиция разыскивала его, но ему, вероятно, удалось уйти в море. Во всяком случае, она больше о нем не слышала.

Она лежала в муниципальной больнице многие месяцы, ее никто не навещал, за исключением соседки по имени Тереса. Страх ее пожилого любовника перед моряком пересилил в нем все остальные чувства. Он оставил Тони на Тересу и отправился в Нью-Джерси, где его брат работал на фабрике. Когда она наконец вышла из госпиталя, идти ей было не к кому, кроме Тересы. Тереса же вела веселую жизнь. Она работала в барах на холме возле площади. Напившись, теряла всякий стыд и приводила мужчин в свою лачугу, где от детей их отделяла только занавеска. Миссис Перес стала официанткой в баре. Тут ее повествование стало несколько туманным. Подумав, что дон Педро редактирует ее рассказ, потом я решила, что миссис Перес делает это сама, видимо, считая, что эта часть ее жизни к Тони никакого отношения не имеет. Мне показалось, что тут она сильно заблуждается.

Когда она встретилась со своим новым мужем, Тони было шесть лет. Того звали Рамон. Он не пил и не играл в азартные игры, к тому же у него водились деньги. Тони, к сожалению, его терпеть не мог. После многочисленных попыток совместить их друг с другом, она поддалась уговорам Рамона, и они отправили Тони к его старой тетке, которая жила неподалеку от Гайаны.

— Это было в деревне, — говорила она. — Там жили очень простые люди, они работали на плантациях сахарного тростника. Я думала, так будет для него же лучше.

Мне в это не очень верилось. Я видела эти маленькие деревушки по берегам острова. Сараи из цинка и рубероида, утопающие в мангровых болотах, вонючая грязь, кишащая крабами и ящерицами, ползающими по стенам лачуг. Воду набирали из колодца или просто собирали дождевую в какой-нибудь ржавой бочке. Вместо посуды — старые консервные банки. По пальмовым рощам бегали тощие свиньи и куры, а люди питались плодами хлебного дерева и собирали съедобные корни.

Я представила себе обиженного шестилетнего мальчика, заброшенного из-за очередного чужого мужчины, в лачуге у какой-то старухи. Страх и гнев сменяли друг друга, он убегал из дома, а его возвращали обратно.

— Это была плохая женщина, — рассказывала миссис Перес. — Она делала «каньита».

Дон Педро на минуту задумался.

— Каньита — это самогон, — объяснил он.

Но это был не худший из ее грехов. Насколько я поняла со слов его матери, у Тони проявилась какая-то форма эпилепсии, от которой старая тетка нашла единственное лекарство — она его била. Иногда привязывала его к спинке кровати и колола иголками, иногда палила ноги горящей головешкой.

— Когда я узнала об этом, то просила вернуть его, — говорила миссис Перес, — но Рамон запретил мне это. Он был вором и водился с нехорошими людьми. Я его боялась.

Прошло еще шесть лет, и мучения кончились. Рамон зарезал какого-то матроса, а его самого застрелила полиция.

Я решила, что теперь должен был наступить период беспомощности, после которого появился бы новый спаситель. Так оно и было, и на этот раз спасителем оказался мистер Перес. Он жил в Штатах и хотел туда вернуться. Он сказал, что возьмет с собой ее и даже Тони. Когда она поехала в Гайану за Тони, то обнаружила, что тот не хочет возвращаться.

Я представила этот безумный день. В новом розовом платье, что купил ей мистер Перес, в розовых туфлях и с маленькой розовой сумкой, она шла между кур и полуголых детей к лачуге старой тетки. Тони в ней не оказалось, а пьяная от «каньиты» старуха отказалась говорить, где он находится. Пятидолларовая бумажка развязала ей язык, и оказалось, что в свои двенадцать лет, несмотря на пытки, которые, по мнению старухи, должны были привить ему уважение к старшим, Тони совершенно испортился.

Тут миссис Перес смутилась. Я сперва подумала, что Тони совершил некое страшное и омерзительное преступление, о котором она не могла рассказать. Дона Педро это озадачило, и он задал несколько наводящих вопросов. Наконец его лицо расплылось в улыбке.

— Он связался с «брухой». Это такая женщина, которая связана со злыми силами.

— Я знаю это слово, — кивнула я.

Спокойствие дона Педро приободрило ее. Ей нечего было опасаться. И она продолжила свой рассказ. Мой переводчик подался вперед, ожерелье из зубов на его шее закачалось, и он с видимым удовольствием продолжил свою работу.

Эта «бруха» была конкуренткой старой тетки в торговле «каньитой». Кроме того, она знала наговоры и заклинания, закапывала в землю бутылки с тряпками, яичной скорлупой и кровью, чтобы снизить урожай тростника, и давала своим клиентам советы по поводу номеров лотерейных билетов. Кроме всего прочего, она встречалась с обезглавленной женщиной, которая ходила ночами по пляжу.

— Кто это был? — спросила я, но дон Педро пожал плечами. Очевидно, какое-то местное привидение, которого он не знал. Я вспомнила картину в галерее Парк-Беннет. Кажется, именно Гайану называл доктор Райхман деревней ведьм. В общем, Тони нашел себе «бруху» — как и его мать, он нашел себе защитника.