С того самого дня, когда Мушарраф принял власть над Пакистаном, его первым желанием стало примирение с Вашингтоном. Однако администрация Клинтона, которая возражала против военного переворота, была раздражена односторонними действиями своего давнего сатрапа и не пожелала наладить отношения. Потом сменился режим в Вашингтоне, затем последовало террористическое нападение 11 сентября. Нужды Империи потребовали теперь услуг располагающегося на линии фронта государства и его проверенных в деле вооруженных сил. Чистка вновь потребовалась Афганистану. В 1978–1979 годах США организовали дестабилизацию леворадикального режима в Кабуле. Пропаганда того времени подчеркивала, что совместное обучение, да еще и в коммунистическом духе, губит традиционное послушание афганских женщин. По такому случаю Белый дом решил развязать джихад через Усаму бен Ладена и его соратников; эта война также велась при посредничестве пакистанского диктатора — злополучного генерала Зия-уль-Хака[117]. Поставки западного оружия обеспечили успех.
Теперь настало время объяснить выгоды победы. Преемники уль-Хака уверились в том, что Афганистан де-факто стал пакистанским протекторатом: это была единственная победа армии, привыкшей громить своих собственных граждан. Однако талибский протекторат пришлось демонтировать, а Усаму бен Ладена нужно было захватить «живым или мертвым». На этот раз западная пропаганда подчеркивала унижение женщин как одно из главных преступлений талибов, а в стране, которая фактически объявила историю вне закона, немногие граждане могли вспомнить, как двадцать лет назад и французские философы, и аппаратчики из Белого дома рьяно защищали религиозный фанатизм как освободительную силу.
К счастью для Белого дома и Разведывательного управления Министерства обороны, армия в Пакистане уже была у власти. Вашингтону сберегли время и силы, необходимые для организации нового переворота. Пришел час генерала Мушаррафа. В одну ночь он стал халалом и вскоре его приветствовали Буш в Белом доме и Блэр на Даунинг-стрит, 10. Рейган и Тэтчер в Белом доме и на Даунинг-стрит соответственно во время предыдущих церемоний приветствовали друзей Усамы. Союзники и враги поменялись местами, однако методы воздействия остались прежними, и для западных лидеров было утешительно иметь в Пакистане у власти военных. Со своей стороны верховное командование в Пакистане придерживалось мнения, что вновь рожденный альянс с Вашингтоном — жестокий удар по индийскому врагу.
Гражданская элита Пакистана также ликовала. Может быть, Пакистан — никуда не годное государство, но, по крайней мере, оно вновь необходимо Империи. Новая имперская война, в которой пакистанская армия играет роль главного доверенного лица, а вся страна — базы для военных операций, подтверждала, что они снова нужны. Это означало деньги и, возможно, отсрочку государственного долга. Наиболее либеральное крыло элиты мечтало о создании постоянной оси «Вашингтон — Мушарраф», которая разрушила бы влияние исламистов в Пакистане, и на этот раз навсегда. Ее представители, позабывшие, как часто их иллюзии рассыпались в прах из-за предательства в прошлом, теперь ездили в Вашингтон умолять, чтобы их регион никогда больше не оставляли без защиты. Эмиссары опозорившихся политиков Наваза Шарифа и Беназир Бхутто стали привычными, но едва ли желанными фигурами в Фогги Боттом, убеждая младших функционеров Государственного департамента не доверять армии. Популярность самого Мушаррафа становилась довольно странной: чем больше его ценил Государственный департамент, тем меньше он был склонен принимать какие-либо серьезные меры у себя в стране. Подобно своим одетым в форму предшественникам, он обещал покончить с коррупцией, реформировать деревню, обложить налогами средние классы, покончить с нищетой, дать бедным возможность получать образование и восстановить истинную демократию. Дорога Пакистана к абсолютизму всегда была вымощена подобными намерениями. Почему так много либералов были обмануты? Отчасти потому, что хотели обманываться, отчасти из-за риторики генерала, изобилующей восторженными ссылками на Кемаля Ататюрка, что и вводило их в заблуждение. Отчасти сыграло роль социокультурное прошлое Мушаррафа. В отличие от большинства представителей верховного командования, Мушарраф не был выходцем из пенджабцев, у него не было никаких связей с традиционной землевладельческой элитой, которая доминировала в стране. Также он никогда не числился и в платежных ведомостях героиновых миллионеров и не был близок к честным промышленникам. Он с презрением отвергал предложения крестных отцов от политики. Мушарраф принадлежал к образованной светской семье беженцев, которая покинула Индию во время Разделения 1947 года, чтобы найти убежище в «Земле чистых». Его мать, после того как сын добился славы, как-то в интервью одной из газет рассказала, что в 1950-е годы, в юности, она находилась под огромным влиянием таких прогрессивных интеллектуалов, как Саджад Захир и Сибте Хассан[118]. Она никогда не говорила о том, что ее взгляды генетически передались ее мальчику, однако либералы всегда готовы были ухватиться за соломинку.
Через несколько месяцев правления нового режима появилось четкое указание на то, что существенно ничего не изменится. Мушарраф назначил своего друга и коллегу, генерала Амджада, начальником Национального бюро по борьбе с коррупцией и финансовыми преступлениями — организации, предназначенной обуздывать и наказывать коррумпированных чиновников, политиков и бизнесменов. Амджад был, вероятно, одним из немногих высших офицеров в армии, который не был замешан в коррупции. Его упорство в стремлении «играть по правилам» сделало его «белой вороной» еще тогда, когда он был младшим офицером. Как-то во время одного из праздников он, несмотря на настойчивые требования, не позволил одному генералу взять казенное столовое серебро для частной вечеринки. Коллеги, потрясенные его неподкупностью, публично смеялись над ним, хотя в душе его уважали. Решение Мушаррафа поставить его во главе Бюро было далеко не легкомысленным. В течение двух недель Амджад нанял радикально настроенного американского юриста Уильяма Ф. Пеппера, чтобы проследить пути утечки государственных средств и обнаружить деньги, тайно переведенные за границу Беназир Бхутто и ее мужем Асифом Зардари, за время, когда она занимала пост премьер-министра в Исламабаде. Одновременно Амджад приказал арестовать промышленников, которые занимали деньги у банков, но не могли даже выплатить проценты; список политиков, которые делали то же самое, был опубликован в каждой газете. Предание этого позорного списка огласке наказывало психологически, но для борьбы с самой раковой опухолью коррупции этого было недостаточно. Амджад заявил своему боссу, что единственным эффективным способом решения проблемы является создание по крайней мере одного честного института в стране. Только тогда гражданские служащие и политики будут принимать кампанию по борьбе с коррупцией всерьез. Это означало арест действующих и вышедших в отставку генералов, адмиралов и маршалов авиации, которые были замешаны в коррупции. Амджад был готов провести операцию «Чистка», однако Мушарраф выступил против масштабности этого мероприятия. Это раскололо и деморализовало бы верхушку армейских служб и могло бы привести к падению дисциплины в армии, а как только ослабнет дисциплина, армия Пакистана ничем не будет отличаться от любой армии Ближнего Востока или Латинской Америки, где каждый, независимо от звания, думает, что может захватить власть. Амджад возразил. В итоге его убрали из Бюро и вернули в армию командиром корпуса. Посаженные в тюрьму коррупционеры были освобождены; опозоренные политики издали дружный вздох облегчения, и это было в любом смысле слова возвращение к привычному положению вещей.
Мушарраф творил собственную историю, но в четко определенных рамках. На международной арене важным фактором была подавляющая мощь американской Империи и ее финансовых институтов. У себя в стране он должен был бороться с наследием, оставленным предыдущими военными диктаторами. Решение вывести из игры генерала Амджада умиротворило местных финансистов; назначение нью-йоркского банкира Шауката Азиза министром финансов страны понравилось и Всемирному банку, и МВФ. Однако оставалась еще проблема, и заключалась она в том, как править страной. Подобно правившим до него генералам Айюб-хану и Зие-уль-Хаку, Мушарраф пытался сделать себя неуязвимым. Он временно отказался от военной формы, наряжался в традиционное платье с нелепым и неудобным тюрбаном и начал свою политическую карьеру на «публичном» митинге, который состоял из крестьян, принудительно привезенных на автобусах на большое поле одним из землевладельцев Зинда. Референдум является проверенным временем оружием диктаторов, стремящихся подтвердить свою легитимность. Решение генерала фальсифицировать плебисцит в собственную пользу лишило иллюзий самых либеральных его сторонников. Большинство избирателей остались дома, в то время как гражданские служащие, военные и крепостные крестьяне толпами пошли на избирательные участки и превратили военного диктатора в избранного народом президента.
