«В этих [наших] государствах о способностях женщин не знают, потому что женщин используют исключительно для размножения. Они тем самым поставлены на службу своим мужьям, их функции низведены до воспроизводства, грудного вскармливания и воспитания детей. Все это не дает им заниматься другими делами. Из-за такого положения женщин их считают негодными для большинства обычных дел, выполняемых мужчинами; женщины часто имеют тенденцию напоминать растения. Одна из причин бедности этих государств состоит в том, что ими управляют мужчины[31].
Прошло шесть веков, прежде чем этот вопрос был поднят вновь. Новым борцом за права женщин стал молодой египтянин Рифаа ат-Тахтави (1801–1873). Он вырос в Египте в правление Мухаммеда Али, наместника султана Османской империи, который добился независимости и хотел модернизировать страну. В состав миссии, которую Мухаммед Али послал учиться во Францию, входил и ат-Тахтави. Здесь он изучал французский язык, труды философов эпохи Просвещения и был крайне впечатлен той степенью свободы, которой пользовались французские женщины. По возвращении он опубликовал две книги об условиях жизни египетских женщин. Как и Ибн-Рушд, он требовал, чтобы мусульманским женщинам было предоставлено равенство с мужчинами в социальной, экономической и политической сферах. Он объявил гарем тюрьмой, которую нужно разрушить, и заявил, что нужно запретить детские браки и дать женщинам возможность получать образование.
Более полувека спустя эстафету ат-Тахтави подхватил египетский судья Кассим Амин, книги которого «Освобождение женщин» (1899) и «Новая женщина» (1901)[32] стали основополагающими текстами арабского феминизма. До победы национализма оставалось несколько десятилетий, еще была возможность последовать примеру Европы и пойти путем прогресса, не компрометируя ислам.
Двадцатый век ознаменовался зарождением и развитием движений за права женщин в арабском мире, а также в Юго-Восточной Азии. Они двигались в одном направлении с развивающимся антиколониальным движением, а позднее как с националистической, так и социалистической разновидностью антиимпериализма. В отношении «женского вопроса» эти движения развивались нестабильно. В начальной фазе развития они требовали для женщин равных политических прав, но не бросали вызов сводам религиозных законов, регулирующих семейную жизнь.
Впоследствии, в постколониальной фазе движения, в большинстве исламских стран женщинам было даровано социальное равноправие, однако исламскому закону — шариату — нигде, за исключением кемалистской Турции и Туниса, вызов брошен не был. Женщины потребовали права учиться, работать и голосовать. В Египте, Ираке и Сирии возможность учиться и работать была им дарована, но поскольку это были однопартийные государства, в голосовании, как женщин, так и мужчин, смысла никакого не было. Несмотря на то что женщины бок о бок с мужчинами боролись за свободу, как только была завоевана независимость, их требования реформировать гражданские кодексы, регулирующие семейные отношения, были полностью проигнорированы. Сохранение этих реакционных мер стало в постколониальный период краеугольным камнем в исламских обществах. Пакистан и Бангладеш даже выбирали на должность премьер-министра женщин, но и они должны были подчиняться законам, по которым женщины являются гражданами второго сорта.
К концу XX века, с угасанием в исламском мире импульсов светских, модернистских и социалистических движений в глобальном масштабе, мир захлестнула волна религиозного фундаментализма. Некоторые завоеванные женщинами права оказались под угрозой в США, Польше, России и бывшей Восточной Германии. Победа религиозной партии в Иране, поражение левых в Афганистане, сохранение ваххабитского режима в Саудовской Аравии, возвышение фундаменталистских политических группировок в Египет и Алжире, постмодернистская защита релятивизма, все это, кажется, снова привело к краху надежд женщин. В век глобализации единственным, что еще защищают, осталась только первичная общность. Но какая именно общность защищается и чьи интересы соблюдаются при этом?
Многие лидеры феминистского движения в мусульманском мире, которые когда-то храбро противостояли и муллам, и военной диктатуре, склонились перед лицом фундаментализма. Нам иногда говорят, что браки по договоренности между родителями и чадра для женщин намного лучше западных браков и постоянного адюльтера, как будто все браки в мусульманском мире заключаются по договоренности между родственниками будущих супругов, а адюльтера там и вовсе нет. Если правители Османской империи принадлежали к одной религиозной и культурной общности с большинством арабов, то почему же арабы объединились с язычниками против османов?
Думаю, что история еще сможет нас удивить. В Иране и Саудовской Аравии, где господствует жесткая религиозная диктатура, вполне может подняться новая волна протеста, поскольку самым лучшим учителем по-прежнему является опыт.
Часть II
Столетие рабства
«Ей-богу, Ваше превосходительство, до того, как пришли эти дьяволы, мы были так счастливы, как только возможно, — сказал Митеб. — Но с первых дней, как они пришли в нашу деревню, жизнь стала верблюжьей мочой. Каждый день становится все хуже».
Эмир резко ответил ему: «Послушай, ибн-Хатал, я говорю тебе и всем остальным, и пусть те, кто присутствует, передадут тем, кто отсутствует. У нас есть только одно лекарство для тех, кто нам досаждает, — вот это».
Он указал на меч, висящий на стене, и предупреждающе погрозил пальцем. «Что ты говоришь, ибн-Хатал?» Митеб ал-Хатал коротко рассмеялся, как бы желая показать, что он еще не закончил. Тяжелое молчание повисло в комнате.
«Ха… итак, что ты говоришь, ибн-Хатал?»
«Вы — правительство, и у вас есть солдаты и ружья, и вы получите все, что хотите, может быть, даже завтра. После того как христиане пойдут и достанут вам золото из-под земли, вы будете еще сильнее. Но вы знаете, Ваше превосходительство, что американцы делают это не во имя Бога».
Абдар-Рахман Муниф (1933–2004), «Города соли»
8
Памятная весна
Апрель 1969 года. Лахор. Прекрасный весенний день, и не только потому, что зацвела джакаранда. Военная диктатура, которую поддерживал Вашингтон, свергнута студентами и рабочими в результате борьбы, которая продолжалась пять месяцев[33].
Народ добился этого сам, без помощи какой-либо иностранной державы. И Вашингтон, и Пекин старались сохранить у власти в Пакистане полевого командира Айюб-хана, но им это не удалось. Требования студентов и рабочих установить демократию и социализм завоевали поддержку миллионов. Религиозные фундаменталисты были полностью разгромлены.
После выступлений на митингах в разных концах страны я вернулся в Лахор, чтобы прочитать на «Национальном форуме мыслителей» лекцию о советском вторжении в Чехословакию, выступить против танков, которые раздавили «социализм с человеческим лицом», потому что он обещал демократию. Зал заполняли в основном студенты, хотя были там и про-московски настроенные коммунисты, и весьма энергичные, несмотря на старость, сторонники председателя Мао. В то время я активно работал в троцкистском Четвертом интернационале, программа которого в Юго-Восточной Азии была не особенно популярной. Были предприняты попытки настроить этот митинг на определенный тон. Маоисты наняли некоего рифмоплета, который должен был сочинить несколько строчек, прославляющих убийство Троцкого. Я проигнорировал эту провокацию, хотя аудитория была ошеломлена.
Моя критика советского вторжения в Чехословакию была воспринята хорошо. Я противопоставил чешских студентов китайским студентам — красной гвардии (хунвэйбинам) — времен «культурной революции».
