1920 Леляною ночи, леляною грусти Ее вечеровый озор. Увидев созвездье, опустим Мы, люди, задумчивый взор. Ни шумное крыл махесо, Ни звездное лиц сиесо. Они голубой Тихославль, Они в никогда улетавль, Они улетят в Никогдавль. Несутся ночерней сияной, Промчались шумящей веяной По озеру синих инее. В созвездиях босы, Что умерла ты, Нетурные косы, Грезурные рты. Река голубого летога, Усталые крылья мечтога. Нетурные зовы, нетурное имя! Они, пролетевшие мимо, Летурные снами своими. Летели, как синий Темнигов, Вечернего воздуха дайны И ветер задумчивой тайны. Летите к земному вразурью Усталые старой незурью, Даруя дневному нетеж. Они голубой окопад. Нездешнее младугой пение. 1920 «Усталые крылья мечтога…» Усталые крылья мечтога, Река голубого летога. Нетурные зовы, нетурное имя, Они, пролетевшие мимо, Летурные снами своими, Дорогами облачных сдвигов Промчались, как синий Темнигов. Незурное младугой пение, И в черные солнца скрипение, Они голубой Тихославль, Они в никуда улетавль, Они улетят в Никогдавль. 1920, 192! «И если в „Харьковские птицы“…» И если в «Харьковские птицы», Кажется, Сушкина Засох соловьиный дол И первый гром журавлей, А осень висит запятой, Ныне я иду к той, Чье греческое и странное руно Приглашает меня пить «Египетских ночей» Пушкина Холодное вино Из кубка «черной сволочи», Из кубка «нежной сволочи». 1920, 1921 «Воет судьба улюлю!..» Воет судьба улюлю! Это слез милосердия дождь. Это сто непреклонных Малют, А за ними возвышенный вождь. Пали огнем высочества. Выросли красные дочиста, Алых рубашка снята, Множеством усиков вылезли, Множеством веток наружу. Синие рачьи глаза – тело «вчера» Кушали раки. Собаки вчерашнего выли зло. Это сразились «вперед» и «назад». И песни летели железо лизать. Высунув алый язык, Черные псы пробегали дорогой. Носится взы-ы, ветер тревоги. Нет, не поверят снега снегирю Будто зима улетела. Рот человечества, так говорю От имени тела, – Что стяг руки усталой выпал зла И первая гадюка выползла. В чурбане спрятанный божок Смотрел: Ханум Джейран, ее прыжок, Чье расстояние колен – Большая ось вселенной, А голубой венок локтей – Пути земного синий круг. 1920, 1921
«Вытершись временем начисто…» Вытершись временем начисто, Умные, свежие донага, Прочь из столетия онаго, Куда зубом Плева В черные доски стеклянного хлева Для государственной особы деятеля Шилом вонзилось все человечество. Гремучий шар Рукой Созонова Или Каляева, уже я не помню, Зуб коренной в дереве черном, зуб мертвеца, Кривая заноза. Мы времякопы в толпе нехотяев И пороховые вдохновенья Главпродугля, Пшеницы грядущего сеятели, Пороха погреб под каменоломней. Каменный уголь столетья былого Сжигая на ломти, Идемте, о дети, идемте В наши окопы. Пора и пора, Пред нами пора Жарче горячего пара дыханье Солнцелова за мною. 1920 Сильные, свежие донага, Прочь из столетия онаго, Куда рукою Каляева или Созонова, Я уж не помню, Желтым зубом Плева В черные доски зеркального хлева Самодержавного деятеля Крепко, как щепка, Въелося все человечество. Из белого черепа вылетел он Послом одиноким, Будто он плюнул зуб коренной, старый и желтый, Всем на прощание: Человечество, съешь! Пора, уж пора – Прочь из былого! За нами другая пора Дел – солнцелова. Идемте, идемте в веков камнеломню. Мы времякопы и времярубы. Во времени ищем уделы. Желтые прочь старые зубы. Мы ведь пшеницы грядущего сеятели, Своих вдохновений Продуголь И времякопы сердец камнеломни. Пора уж, довольно накипи нечисти. Мы нищи и кротки. Порою торгуем мы незабудками И сумасшедшими напевов нашими дудками. Табор цыганов безумия. Нет, не поверят снега снегирю, Будто зима улетела. Рот человечества, так говорю От имени тела. 1920, 1921 «На ясный алошар…» На ясный алошар Садилася летава тенебуды, Садилась тенелава. Из речеложи лилась речь, Где бил слов кулаком Железный самоголос, Где трубы-самогуды. Тень речевого кулака И самоголоса труба, И воет и хохочет Железный голос. Был чёрен стол речилища. И самоголоса могучая труба, И сделанный железным пением И черные люди дрожали На белом снегополе, На наковальне из ушей. Дорога воздуха для тенежизней Для хохота железного орлана. |
