1921 «Сегодня Машук, как борзая…»* Сегодня Машук, как борзая, Весь белый, лишь в огненных пятнах берез, И птица, на нем замерзая, За летом летит в Пятигорск. Летит через огненный поезд, Забыв про безмолвие гор, Где осень, сгибая свой пояс, Колосья собрала в подол. И что же? Обратно летит без ума, Хоть крылья у бедной озябли. Их очи колючи, как грабли, На сердце же вечно зима. И рынок им жизнь убыстрил. Их очи суровы, как выстрел. Чтоб слушать напев торгашей, Приделана пара ушей. 9 ноября 1921,1922 «Перед закатом в Кисловодск…»* Перед закатом в Кисловодск Я помню лик, суровый и угрюмый, Запрятан в воротник: То Лобачевский – ты, Суровый Числоводск. Для нас священно это имя. «Мир с непоперечными кривыми» Во дни «давно» и весел Сел в первые ряды кресел Думы моей, Чей занаьес уж поднят. И я желал бы сегодня, А может, и вчера, В знаменах Невского, Под кровлею орлиного пера, Увидеть имя Лобачевского. Он будет с свободой на «ты»! И вот к колодцу доброты, О, внучка Лобачевского, Вы с ведрами идете, Меня встречая. А я, одет умом в простое, Лакаю собачонкой В серебряном бочонке Вино золотое. 10 ноября 1921 «Облако с облаком…»* Облако с облаком Через воблы ком, Через бублики Бросили вливы Шелеста девы. Светлых губ лики, Тени, утесы ли? И были Трупы моря, Вздымали рукой великанов Постели железа зеленого – крыши, Поля голубые Для босикбв облаков, босых белых ног. Город был поднят бивнями звезд, Черные окна темнели, как О, Улица – рыба мертвых столетий, Из мертвых небес, из трупов морей, Мясо ночных великанов. Черные дыры в черепе белом – ночь такова. Там, где завода дорог чугуна Для ног наковал, Глухой, сумрачный нынче, Громко пел тогда голос Хлебникова О работнице, о звездном любимце. Громадою духа он раздавил слово древних, Обвалом упал на старое слово коварно, Как поезд, разрезавший тело Верхарна. Вот ноги, вот ухо, Вот череп – кубок моих песен. Книга-старуха, Я твоя есень! 1921
«На стенку вскочила цыганка…»* На стенку вскочила цыганка В красном и желтом, где много огня, Где знойное вечер хотело отнять, Где кружево скрыло глаза на засов, Треском ладоней сказать – хорошо! Вот они, милые, вот они, Слепою кишкою обмотаны, Кривые тугие рога. Черной громадой бугая Всех малокровных пугая, Тайных друзей и врага, Кишкой, как косынкой алой, обмотаны Косые, кривые рога – В Троицын день повязка березы тугая. И пока На боках Серебрилась река Солнечного глянца, Какого у людей гопака Искала слепая кишка Слепого коня, Боязливая раньше? Молчащей былины певца Сверкали глаза голубые слепца. – Слепого коня, еще под седлом –. Белый хвост вился узлом. Подпруги чернеет ремень, Бессильные звуки стремян. Рукоплесканья упали орлом. И трупной кровью был черен песок, И люди шумели листами осок. Копье на песке сиротело. Металося черное тело. И, алое покрывало Вкапывая в песчище, Черный бугай носился, кружился, И снова о пол настойчиво топал. Это смех или ржанье, или сдавленный крик? Топтал и больно давил, Наступая всей тяжестью туши, И морду подымал и долго слушал. Ужели приговора звезд? И после рвал копытами желудок, Темницу калуг, царских кудрей и незабудок. Ребра казались решеткой. [Солнца потомки, гуляя, ходили по ней, По шкуре казненных быками коней.] Цыганка вскочила на стенку, Деньгою серебряных глаз хороша. Животных глаз яркие лились лучи, Где бык Казненного плоть волочил И топтал пузыри голубые. У стенки застенчиво смерть отдыхала. – К стенке! К стенке! – так оттолкнувши нахала, Не до усов. Не отдыхала восемь часов. 1921 «Пусть пахарь, покидая борону…»* Пусть пахарь, покидая борону, Посмотрит вслед летающему ворону И скажет: в голосе его Звучит сраженье Трои, Ахилла бранный вой И плач царицы, Когда он кружит, черногубый, Над самой головой. Пусть пыльный стол, где много пыли, Узоры пыли расположит Седыми недрами волны. И мальчик любопытный скажет: Вот эта пыль – Москва, быть может, А это – Пекин иль Чикаго пажить. Ячейкой сети рыболова Столицы землю окружили. Узлами пыли очикажить Захочет землю звук миров. И пусть невеста, не желая Носить кайму из похорон ногтей, От пыли ногти очищая, Промолвит: здесь горят, пылая, Живые солнца и те миры, Которых ум не смеет трогать. Закрыл холодным мясом ноготь. Я верю, Сириус под ногтем Разрезать светом изнемог темь. |
