1922 «Здесь я бродил очарованный…»* Здесь я бродил очарованный, Здесь я бродил осажденный Печатного слова сворой собак, Мечтавших уклюнуть мое голубое бедро. Я был единственной скважиной, Через которую будущее падало В России ведро. Мое опьянение собой Было для завтра водосточной трубой, Для завтрашней корзины слез. Вдали, <в окне> ночей, стоял никто. Что меня грызло и мучило, – будет то. Диким псом Пробегаю священной тропой Среди старых морей великанов Звездною слежкой, Освещаемый звездной ночлежкой. О, прекрасные черные нары! <1922> «Как ты красив, с лицом злодея…»* Как ты красив, с лицом злодея. – Потише, тише! – замолчи! Какая милая затея Была схватиться за мечи! Какая страсть, какая жуть! Железный луч рукой держу. О, смерти острые лучи! Мечом, не взором, чье-то око Зажглося умно и жестоко Мне прямо в грудь. 1922 «Крученых!..»* Крученых! Помнишь, мы вместе грызли, как мыши, Непрозрачное время «сим победиши»? Вернее, что грыз я один! Товарищи! Как то-с: кактус, осени хорунжие, Линь, лань, лун…? 1922 Всем* Есть письма – месть. Мой плач готов, И вьюга веет хлопьями, И носятся бесшумно духи. Я продырявлен копьями Духовной голодухи, Истыкан копьями голодных ртов. Ваш голод просит есть. И в котелке изящных чум Ваш голод просит пищи – Вот грудь надармака! И после упадаю, как Кучум От копий Ермака. То голод копий проколоть Приходит рукопись полоть. Ах, жемчуга с любимых мною лиц Узнать на уличной торговке! Зачем я выронил эту связку страниц? Зачем я был чудак неловкий? Не озорство озябших пастухов – Пожара рукописей палач, – Везде зазубренный секач И личики зарезанных стихов. Все, что трехлетняя година нам дала, Счет песен сотней округлить, И всем знакомый круг лиц, Везде, везде зарезанных царевичей тела, Везде, везде проклятый Углич! 1922
«Пускай же крепко помнят те, кто…»* Пускай же крепко помнят те, кто Проводят в праздниках свой час, Что умирал на плахе некто – Московский Спас 1922 «Торгаш, торгаш…»* Торгаш, торгаш, Умри бесстыдно, Запрятав в крючьях своих пальцев Листы украденных поэм. 1922 «Дело ваше, боги…»* Дело ваше, боги, Что вы сделали нас смертными. А мы за это пустим Отравленную стрелу грусти. Лук здесь. 1922 «Я видел, бабр сидел у рощи…»* Я видел, бабр сидел у рощи И с улыбкой дышал в ствол свирели. Ходили, как волны, звериные мощи И надсмешкой взоры горели. И с наклоном изящным главы Ему говорила изящная дева. Она говорила: «О бабры и львы! Вам не хватает искусства напева». 1922 (1912) «Жестяной подсказчик…»* Жестяной подсказчик – Прок, Золотое перо И с куревом ящик. Одетый в белый пух, Сей мученик людей кровавого столетья – Ушей лопух – Опутан нетью, свисает плетью. Перо писателя Из заячьей России, Бежавшей из окопа И пушечного жерла, Из заячьей чернильницы, Чье горло перекушено, Сейчас сломается. Столетьем-волком, Столетьем-мамайцем Подымается. <1922> «Русские десять лет…»* Русские десять лет Меня побивали каменьями. И все-таки я подымаюсь, встаю, Как каменный хобот слона. Я точно дерево дрожу под времени листьями И смотрю на вас глазами в упор, И глаза мои струят одно только слово. Из глаз моих на вас льется прямо звездный ужас. Жестокий поединок. И я встаю, как призрак из пены. Я для вас звезда. Даже когда вы украли мои штаны Или платок, И мне нечем сморкаться, – не надо смеяться. Я жесток, как звезда Века, столетий. Двойку бури и кол подводного камня Ставит она моряку за незнание, За ошибку в задаче, за ленивую помощь Найти верный угол Бега по полю морей И сверкнувшего сверху луча. Блеснувшее выстрелом чело, Я далек и велик и неподвижен. Я буду жестоким, не умирая. А умерев, буду качаться на волнах зарницей, Пока не узнаете, Что отвращая лик парусов От укора слабого взгляда луча, Вы, направя грудь парусов На подводные камни, Сами летите разбиться Всем судном могучим. Чем судно громаднее, Тем тяжелее звезда. |
