1921 «Завод: ухвата челюсти, громадные, тяжелые…»* Завод: ухвата челюсти, громадные, тяжелые, Проносят медь, железо, олово. Огня – ночного властелина – вой. Клещи до пламени малиновые. В котлах чугунный кипяток Слюной кровавою клокочет. Он дерево нечаянно зажег – Оно шипит и вспыхнуть хочет! Ухват руду хватает мнями И мчится, увлекаемый ремнями. И неуклюжей сельской панн<ой>, Громадной тушей великана Руда уселась с края чана, Чугун глотая из стакана. Где печка с сумраком боролась, Я слышал голос – ржаной, как колос: «Ты не куй меня, мати, К каменной палате. Ты прикуй меня, мати, К девичьей кровати». Он пел по-сельскому у горна, Где всё – рубаха даже – черно. Зловещий молот пел набат, Рука снует вперед-назад! Всегда горбата, в черной гриве, Плеснув огнем, чтоб быть красивей. 1921 «В этот день, когда вянет осеннее…»* В этот день, когда вянет осеннее, Хороша и смуглей воскресенья, Возникала из моря свобода, Из груды черных мяс, Из закипевших в море членов, Мохнатых гор зачатия и рода. Она стоит, русалки стан Согнув и выжимая волосы, И в ночь, когда небес бугай, Громадно-черный и багровый И от покрывал божеств нагой, Вдруг сделался волом. Внизу завод, шумлив и смугол, В глазу жил алый попугай, Своих горбов вздымая угол Старинный бык пустынных гроз, Чья молния забыла прорицанья, Венки храмовных лоз И песен восклицанья. Сразу у моря смолкли жрицы, Вопль умер вод девицы. 1921 «Кольца, незурные кольца…»* Кольца, незурные кольца Падали в слух шумомольца. Бога небесного надо ли? Кольца кружились и падали. 1921 «Ночной тишак…»* Ночной тишак, Спасибодей ночного ока, Венцуемый шляпы крылом, Аюдоятное небо далеко, Взвился роковой боголом. Этою смертью ныне Хром людоятия храм. И буква Тэ Ложилась прямым косяком На черноте Смерца босиком. Страх – глубокая ночь. Смерть – красивые тучи. Ибом слезы не выпьешь, Этим долоем звезду не стереть. Пловец нетыни, Нагнивец речной темноты, Увийцею вечер запел. Ибоумные носятся вздохи. Тело унийцы жертвеет. <1921>
«Судьба закрыла сон с зевком…»* Судьба закрыла сон с зевком, И снова мы во сне Лежим ничком И край подушки бешено грызем. И наш удел – родимый зём. Увы! Маша, на полках шаря Громадным кулачищем, И, водолазы картами созвездий, В колоколе черных стекол звезд – Что ищем мы? С подушки к небу подымаясь И пальцем согнутым хвоста Цепляясь в земной шар И броненосным телом извиваясь В ночном бреду, В небесной тяге, – Ночною бездной нас манила, – Себя венчаем мы? И через решетку видим небо. И бьем себя от ярости в висок. И что же? Она закроет книгу сна И шлет презрительный зевок. Как к водке пьяница, мы тянемся К прилавку Козерога, Ревнуя сан ночного божества. Увы, решетка между нами! Так обезьяна скалит зубы человеку. Октябрь 1921 «Еда!..»* Еда! Шаря [дикими] Лапами [песни], Земного шара [Яростно] грызу Сахару, [Запивая] черный стакан Ночного неба! Пескам Сахары И тебе, Тибет, Думы мои. Снежные перья Окутали небо. Земля – кубок Любимого вина. Держу у черных уст. 1921 «А я пойду к тебе, в Тибет…»* А я пойду к тебе, в Тибет… Там я домик отыщу – Крыша небом крытая, Ветром стены загорожены, В потолок зелень глядит, На полу цветы зеленые. Там я кости мои успокою. <1921> «Это год, когда к нам в человечество…»* Это год, когда к нам в человечество Приходят пчелиные боги И крупною блещут слезою глаза В божницах пчелы образа, Рабочей пчелы, И крупными блещут крылами, Другими богами. Суровы, жестоки точно гроза, А я не смыслю ни аза. |
