1922 «И позвоночные хребты…»* И позвоночные хребты Высоких замков – книг. За населенные страницы Листы стеклянных деревень. Здесь города живые книги Ощерили книгой листы Высоких замков – плоскостей. Стояли тыла книги корешком, Где грозовые битюги Махали синих молний облаком. О рова <н>рав и нравов рава! И люди, сложены в стога людей, Лежали тесно мертвым сеном. В стеклянные овраги переулков На игры звали баладеи. Весь город без веснушек стен. Листы людьми жилые, Стеклянная пряжа жилищ. Чтоб люди не морщинились, Для складок толп – порядка утюги. О полки с книгами, где имя писателя – звук И общий труп – читатель этой книги! 1922
Будущее* Если ветер придет целовать, Расскажу, что кровь запеклась, Что присохла к седым волосам. И парой свинцовых жемчужин из глаз Я спрошу: «Как вас звать?» И будет более плача, Чем в неделю дней мясопуста. А бровь черкнет крылом грача, Созвездие бешенством пестуя. Это были прекрасные масти, Снежные, черные и золотые, Это конница девушек мести Летела, летит, от орудия тая. Загорелись в глазах небоскребы, Искавшие к облаку тропы. Алым снегом сиявшие губы Глодали далекие трупы. И за кустарник поднятых рук Скачет и скачет белый конь. «Весною цветами, – вымолвил рок, – Оседланный съест вас скакун». 1922 «Наполнив красоту здоровьем…»* Наполнив красоту здоровьем, Ступает смерть по образам И, точно нож над шеею воловьей, Сверкнет железом над народами И смотрит синими свободами. Узда, сорви коню уста, Он встанет дико на дыбы Махать неделей перестав, Ты успокоился дабы. Мигала могила у кладбищ. Как моль летит на пламя свеч, Лечу в ночное Бога око И вижу всадник, белый гад, бишь. Конь лижет трупы Красным языком огня. <1922> «Где пялятся в стекла харчи…»* Где пялятся в стекла харчи, Личико смерти закрыто повязкой харчевни. А жизнь завязала смеющийся лик Сугробами мертвой деревни. Вымерли все – до единого! 1922 «Народ влачил свои судьбы по Волге…»* Народ влачил свои судьбы по Волге, Суда судьбы и узкую веревку Широкой лямкой народовластья заменил. Потом же львиный царепад Аисты у жизни оголил, И часто, часто невпопад Народ потоки крови лил. Кто юноша, чей в черепе не сросся шов, – Он бросил смуглое яйцо И умер, точно Балмашов, Закрывши белое лицо? Зачем свободе стремена И седел твердая рука?! Летят весною семена И ливень ржи сквозь облака. И сказка имени царя Рассказана секире. И вот женою дикаря Над мерзлою землей Сибири Боса обуздываешь годы, Верхом сидишь на камне бивня И в дни суровой непогоды Нагая режешь струи ливня. И черный мамонт белым бивнем Грозит неведомо кому, А на селе сибирским пивнем Воспето солнце: ку-ка-ку! Над мерзлою землей Оби Ее глаза темны и в злобе И вьется бешено коса, Чтоб упадали пояса. 1922 «Волга! Волга!..»* Волга! Волга! Ты ли глаза-трупы Возводишь на меня? Ты ли стреляешь глазами Сел охотников за детьми, Исчезающими вечером? Ты ли возвела мертвые белки Сел самоедов, обреченных уснуть, В ресницах метелей, Мертвые бельма своих городов, Затерянные в снегу? Ты ли шамкаешь лязгом Заколоченных деревень: Жителей нет – ушли, Речи ведя о свободе. Мертвые очи слепца Ты подымаешь? Как! Волга, матерью, Бывало, дикой волчицей Щетинившая шерсть, Когда смерть приближалась К постелям детей, – Теперь сама пожирает трусливо детей, Их бросает дровами в печь времени? Кто проколол тебе очи? Скажи, это ложь! Скажи, это ложь! За пятачок построчной платы! Волга, снова будь Волгой! Бойко, как можешь, Взгляни в очи миру! Глаждане города голода, Граждане голода города, Москва, остров сытых веков, В волнах голода, в море голода Помощи парус взвивай! Дружнее удары гребцов! |
