…В «Скандалисте» многое идет от позы, ненужного выверта, своеобразной фетишизации литературной техники; но, внимательно всматриваясь, мы видим, что все это тяготеет к памфлету, к чисто внешней, грубо развлекательной тенденции романа. И в конечном счете все это оказывается накипью, которую можно снять. И тогда обнажается подводное и достаточно выразительное течение романа. Перед нами очень глубоко понятый образ лишнего человека. Опустошенные, бесцельные человеческие существования — вот настоящая и без всяких фокусов показанная драма, которая содержится в романе Каверина.

…Интерпретация лишнего человека дается в «Скандалисте» очень органически. От позы художник переходит к жесткой правде. Итак,

роман с внешностью хлесткого памфлета… оказывается романом о лишних людях. Подлинный смысл вещи, ее настоящее содержание раскрывается на фоне очень причудливой, пестрой и очень старательно размалеванной декорации… Драма лишних людей, драма разлагаемого мещанства находит в Каверине своего глубокого и проникновенного интерпретатора. Творчество художника с этой классовой трагедией теснейшим образом связано.

Г) Из статьи А.Бандеса (Книга и революция. 1929. № 5)

В книге В.Каверина изображена среда современной петербургской интеллигенции. Этим определением мы хотим сказать, что интеллигенты Каверина — люди весьма и весьма далекие от революции.

Один из героев «Скандалиста», наиболее близкий автору, подчеркивает равнодушие дорогих для него людей к вскормившей их революции и их стремление жить в «третьей» (не существующей сейчас) эпохе.

Несмотря на различие психологических типов и конкретных интересов, все три поколения каверинских литераторов и представителей литературной науки — одинаково чужды советской общественности, одинаково удручены жизнью. (…) Недовольство каверинских интеллигентов своей социальной практикой стремится разрешиться в бунте, но… бунт людей, погруженных в древние манускрипты, в лингвистические поиски и жонглирование пустым асоциальным словом, в действительности может проявиться только как мелкий скандал…Каверин, независимо от своей практической задачи написать памфлет на одну часть литераторов и расцветить фигуры других (формалистов), дал объективное показание о бытии значительной прослойки нашей интеллигенции как бытии «лишних» и никчемных для нашего культурного строительства людей.

Мещанский индивидуализм, идеология саботажа, ироническое отношение к общественности характеризуют героев Каверина.

А)…На ироническом сопоставлении старой системы мышления и наскоро усвоенной обывателем новой терминологии построена сатира Михаила Зощенко. Штампованный обывательский язык для него — конкретно ощутимый враг, против которого писатель ведет войну.

В его рассказах всегда налицо двойная ирония: внешняя и внутренняя. Внешняя относится к персонажам, внутренняя — к общелитературным шаблонам. И очень часто Зощенко напоминает скрипача, прижавшего ухо к инструменту, чтобы расслышать сквозную, ему одному доступную мелодию. Внутренняя ирония становится всепоглощающей. Она заглушает страстную ненависть к родимым пятнам прошлого — ту доброкачественную ненависть, которая сопутствует творческим удачам Зощенко…

Б) Из статьи Б.Этингина «Судьба одной интонации»

(Знамя. 1941. № 1)

…С 1922 по 1925 год вышло двадцать пять сборников рассказов Зощенко, принесших ему всесоюзную славу юмористического писателя. Тысячи людей были увлечены его рассказами. Их передавали по радио, рассказывали с эстрады, сообщали как случаи из собственной жизни, читали в трамваях и поездах…

В 1928 году Госиздат устроил книжный базар… В течение нескольких дней сами писатели должны были продавать свои книги… И самая большая толпа была около того киоска, в котором продавал Зощенко.

За прилавком стоял человек небольшого роста, с грустной улыбкой, с какой-то почти грациозной манерой держаться. Он произносил слова тихим голосом, как замечательно сказал В.Шкловский, с «манерой человека, который хочет очень вежливо кончить большой скандал». И вокруг него бурлила толпа, напиравшая и теснившаяся к киоску. Киоск трещал и угрожал рухнуть на виновника столпотворения. Казалось, что у всей этой толпы нет никакого другого устремления в жизни, кроме желания посмотреть на Зощенко и унести с собой от этого впечатления запас бодрости и веселья недели на две, по крайней мере.

…Таков был характер писательской славы Зощенко.

…Рассказы этого периода при их появлении в печати были встречены критикой с недоумением. Элементы подражания высоким классическим новеллам были окрашены в пародийные тона, но самый смысл этого пародирования оставался критике не ясен. Так возникли нарекания критики на беспредметное комикование, на то, что собственная философия автора — эпигонство интеллигентской грусти.

…К сожалению, если не считать написанную в 1928 году работу В.В.Виноградова, проза Зощенко до сих пор не была подвергнута лингвистическому анализу. А между тем изучение ее дало бы перво

степенной важности материал для раскрытия эволюции нашего просторечия с момента Октябрьской революции.

…Чем глубже делался Зощенко как писатель, тем более возникало нареканий со стороны читателей, ждущих от него развлекательных произведений…Так возникли разговоры о том, что у Зощенко есть произведения серьезные — «повести», а есть мелкожурнальная ерунда, не имеющая серьезного значения. На эти упреки Зощенко ответил демонстративным подчеркиванием убежденности в правильности своего пути: «Если бы я знал, что массовый читатель интересуется мною, я с удовольствием бы печатался на обертках конфет в миллионном тираже».

…Тема разоблачения интеллигентских иллюзий была исчерпана. Она открывала дорогу либо к пессимистическому мировоззрению, либо к новому кругу проблем, выражающему стремление писателя-сатирика найти пути для разработки в искусстве темы утверждения жизни. Этот второй путь и был избран Зощенко. Так вошла в его произведения новая центральная тема: оптимистическое утверждение жизни. Это… означало для Зощенко завершение целого периода его творческого развития…В единстве своего сатирического метода Зощенко сомкнул ножницы между «литературой» и «жизнью», показав сатирически реальную жизнь в свете норм высокой литературной культуры и, с другой стороны, сатирически показав высокие интеллигентские иллюзии как другую сторону мещанского «мира». Так он проверил литературу жизнью и жизнь литературой…Начался новый период, который с предыдущим связывало стремление Зощенко утвердить свой оптимизм…

Из статьи Ц.Вольпе «Двадцать лет работы М.Зощенко» (Литературный современник. 1941. № 3)

«Об одной вредной повести» (Большевик. 1944. № 2)

…Большое впечатление произвели на нас, ленинградских рядовых читателей, «Радуга» Василевской, «Непокоренные» Горбатова, «Фронт» Корнейчука, «Народ бессмертен» Гроссмана, произведения Николая Тихонова, Ал. Толстого. Во всех этих произведениях мы находили пламенный призыв к жизни и борьбе, непоколебимую веру в торжество нашего правого дела.

Иное, прямо противоположное, впечатление оставляет пошлая, антихудожественная повесть Зощенко «Перед восходом солнца», напечатанная на страницах журнала «Октябрь».

Повесть Зощенко чужда чувствам и мыслям нашего народа… Зощенко рисует чрезвычайно извращенную картину жизни нашего народа. Психология героев, их поступки носят уродливый характер.

Зощенко занят только собой. Зощенко пытается объяснить события своей жизни, опираясь на данные физиологии, забывая о том, что человек живет в обществе. Такое объяснение не только наивно, но и противоречит элементарным основам научного мировоззрения.

…Что же потрясло воображение писателя — современника величайших событий в истории человечества?

В ответ на это Зощенко преподносит читателю 62 грязных происшествия, 62 пошлых истории, которые когда-то, с 1912 по 1926 годы, его «взволновали».