Краткий пролог
Увы, у всех нас недолгая память. Только этим и может быть объяснен тот печальный факт, что население нынешней России, которое вроде бы должно прекрасно помнить советскую действительность, сегодня склонно безнадежно упрощать и огрублять тогдашнюю картину мира. «Это была эпоха всеобщего энтузиазма, дешевой колбасы в магазинах, это было время стабильности и порядка!» — заклинают одни. «Нет! Это был период серости и бездарности! Власть легко управляла послушным советским стадом, а противостояла ей всего лишь крохотная кучка отважных бойцов-диссидентов!» — негодующе отвечают другие.
Между тем вполне очевидно, что реальная картина советской общественной и интересующей нас сейчас литературной жизни была куда более сложной, объемной и интересной для изучения. «Социальный пресс, — пишет М.О.Чудакова, — менял профиль и силу давления: какие-то выступающие его части давили до конца, до уничтожения; в других же — обнаруживались зияния, отверстия, которые могли служить какое-то время нишами, и даже — отверстиями с выходами на поверхность».
Долгая творческая судьба Вениамина Александровича Каверина (1902–1989) представляет собой увлекательный и внушающий почтительное удивление пример того, как в нечеловеческих условиях человек может остаться человеком, даже не вступая в прямой политический клинч с тоталитарным режимом. Рецепт Каверина был таким: бескомпромиссная вера в Литературу и в свое писательское призвание. А это помогало неустанному и успешному поиску («Бороться и искать, найти и не сдаваться!») тех самых ниш в советском литературном процессе, которые формировались благодаря спасительным дефектам социального пресса эпохи.
Родившийся в Пскове, в семье военного музыканта и выпускницы Московской консерватории, Вениамин Зильбер (такова настоящая фамилия Каверина) в 1912 году поступил в Псковскую гимназию, где проучился шесть лет. Зимой 1919 года он приехал в Москву, здесь окончил среднюю школу и поступил на историко-филологический факультет университета. В 1920 году юноша перебрался в Петроград, где продолжил образование на филологическом факультете тамошнего университета. Одновременно он поступил в Институт живых восточных языков, на арабское отделение.
1 февраля 1921 года Каверин принял участие в первом организационном собрании литературной группы «Серапионовы братья»[1], куда кроме него вошли молодые прозаики, поэты и критики: Илья Груздев, Михаил Зощенко, Всеволод Иванов, Лев Лунц, Николай Никитин, Елизавета Полонская, Михаил Слонимский, Николай Тихонов, Константин Федин. Первый настоящий успех пришел к Каверину после опубликования повести «Конец хазы» (1924), которая произвела благоприятное впечатление на столь непохожих друг на друга ценителей литературы, как Максим Горький и Осип Мандельштам. Самое известное произведение Каверина — роман «Два капитана» (1936–1944), где, между прочим, «ни разу, даже в эпилоге, когда поднимают тосты за победу» «не упомянуто имя Сталина» (подмечено Наталией Зейфман)[2].
До самого конца 1920-х годов Каверин совмещал литературную работу с научной деятельностью. В 1923 году он окончил Институт восточных языков, годом позже — университет, где был оставлен в аспирантуре. В 1929 году вышла в свет каверинская книга «Барон Брамбеус: История Осипа Сенковского, журналиста, редактора». Эта книга одновременно была и диссертацией, успешно защищенной Кавериным (он получил звание научного сотрудника 1-го разряда)[3].
Вениамин Каверин — профессиональный литератор, без остатка отдающий всего себя писательской и исследовательской работе. Вот лейтмотив мемуаров и дневниковых свидетельств о нем современников, иногда восхищенных, иногда — насмешливых и ревнивых.
Николай Чуковский: «Каверин писал ежедневно, регулярно, — по две страницы в день, — и иначе не мог. Он работал так, словно на службу ходил, а по воскресеньям устраивал себе выходной день и даже не приближался к письменному столу… Я знал Каверина как человека, уверенного в себе, высоко ценящего свой труд, неуступчивого, иногда даже заносчивого»[4]. Леонид Добычин: «Он произвел очень здоровенькое впечатление (то есть впечатление очень здоровенького молодого человека)»[5]. Корней Чуковский: «У Кав<ерина> готов целый том критических статей. Целые дни он сидит и пишет. Счастливец»[6]. Александр Кондратович: «Заходил Каверин. В хорошем настроении. “Как вы?” — спросил я его. “Хорошо. Написал письмо в “Литературку”, в котором пишу, что меня оболгали, и о том, что я не имею никакого отношения к зарубежным передачам”. — “Не напечатают”. — “Наверно. Но я написал”. Потом стал говорить, что вовсю работает над романом и скоро кончит его. Ему кажется, что роман получается. Вот он мне нравится. Если бы хоть у каждого десятого интеллигента была такая бодрость и ясность духа. А то ведь…»[7] Николай Каверин: «Он чувствовал себя счастливым только тогда, когда у него хорошо шла работа»[8].
Нравственное устройство личности Каверина было таково, что уважение к собственному таланту естественным образом переливалось у него в искреннее и трогательное восхищение писательским даром современников. Не в последнюю очередь именно внятное и честное представление Каверина о подлинной иерархии советской литературы, очень мало совпадавшее с официальной версией, заставляло автора «Двух капитанов» смело отстаивать права своих живых и мертвых собратьев по цеху. «Порядочность не позволяла ему трусить»[9]. Среди тех, о ком и о чьем литературном наследии Каверин хлопотал, — Михаил Булгаков и Леонид Добычин, Лев Лунц и Николай Заболоцкий, Александр Солженицын и Михаил Зощенко…
Одно имя должно быть выделено даже и в этом славном ряду: имя Юрия Николаевича Тынянова, без преувеличения, формовщика каверинской писательской стратегии, его литературных вкусов и заветных жизненных правил. «Институт приучил меня к дисциплине, к работе неустанной, ежедневной, трудной… А дома меня ждал второй университет — Юрий Тынянов», — вспоминал сам писатель[10]. Пародийно-заостренно преданность Каверина своему наставнику описала язвительная Лидия Гинзбург: «Если Тынянов сказал какому-нибудь человеку грубость, то Каверин после того этому человеку не кланяется»[11].
В 1922 году Каверин женился на сестре Тынянова, Лидии (1902–1984), ставшей впоследствии прозаиком, автором исторических повестей и романов.
Много сделал Каверин и для замечательного драматурга Евгения Шварца, который в дневнике (февраль 1953-го и сентябрь 1955 года) оставил исключительно выразительный словесный портрет своего друга:
«Он был всегда ясен. И доброжелателен. Правда, чувство это исходило у него из глубокой уверенности в своем таланте, в своей значительности, в своем счастье… Как это ни странно, знания его как-то не задерживались в его ясном существе, проходили через него насквозь… Еще более бесследно проходили через него насквозь жизненные впечатления…
Бог послал ему ровную, на редкость счастливую судьбу, похожую на шоссейную дорогу, по которой катится не телега его жизни, а ее легковой автомобиль… Мы часто отводили душу, браня его за эгоизм, самодовольство, за то, что интересуется он только самим собой, тогда как мы пристально заняты также и чужими делами. Но за тридцать лет нашего знакомства не припомню я случая, чтобы он встретил меня или мою работу с раздражением, невниманием, ревнивым страхом. Нас раздражало, что ясность ему далась от легкой и удачной жизни… Ни тени предательства, ни попытки бросить товарища в трудную минуту, отказаться отвечать на его горе мы не видели за все тридцать лет дружбы от Каверина. Мы отводили на нем душу еще и потому, что недостатки его были так же ясны и просматриваемы, как и все его существо. И вдруг поняли — жизнь показала, время подтвердило: Каверин благородное, простое существо. И писать он стал просто, ясно, создал в своих книгах мир несколько книжный, но чистый и благородный. И мы любим теперь его и весь его дом…