— Что? — не понял тот.

— Остальные как?

— Кто — остальные?

— Как это кто? — заволновался Тимофей в предчувствии нехорошего. — Брат Лозинского Юра, Стасик и Поливанов.

Максим бросил на него испуганный взгляд и потупился, что-то соображая.

— Ты что молчишь?

— Про Сашку мы ничего не знаем. Как увезла его генеральша, так и не видели больше. А Стасик и Женя… Я думал, тетка Прося писала…

— Что?! — ухватил он Максима за рукав, уже все поняв. — Говори.

— Померли они.

— Померли…

В груди у Тимофея защемило тоскливо и безвыходно. Не ожидал он такого удара — растерялся, уставясь в пустоту невидящим взглядом. Что же это получается? Стасика и Юры нет, значит, осталось всего пятеро из девяти, и еще неизвестна судьба Поливанова Саши. Эх, Прося, не написала! Пожалела его, побоялась причинить лишнюю боль. И вот — как обухом по голове…

Соберясь с мыслями, он спросил:

— Когда?

— Юра Лозинский в сорок шестом, а Стасик годом позднее, весной, — ответил Максим торопливо и пояснил, предупреждая дальнейшие вопросы: — Голодно было…

— Да-да, — кивнул Тимофей, с тоской отметив, что плохая еда — не главная причина смерти детей.

«Нет, не главная», — повторил про себя, хотя истинной причины он так и не успел узнать. И узнает ли теперь, неизвестно. Много лет прошло, многое переменилось, остыло в памяти, улеглось. Специально детьми никто не занимался — это ясно. Хотя нет, должно быть, Поливанова возила Сашу по больницам. Но в таком случае, если у детей какое-то опасное заболевание, о нем должно быть известно и в Метелице. Впрочем, эта дамочка, как описывала ее Прося, в деревню не поспешит, плевать ей на всех остальных. Кто же может хоть что-то знать? Чесноков! Единственно — Чесноков. Надо съездить к нему, обязательно. Вот только оглядится дома и съездит в облоно.

— А Плетнюки? — спросил Тимофей. — Дядька Лазарь и тетка Глаша ничего о Саше не знают? Они же выходили его, можно сказать, на руках вынянчили.

— Не знают и они. Гомельского адреса у них нет, а Сашка… может, он и не виноват, генеральша не пускает.

— Так-так… — Он помолчал, машинально ковыряя круглым обрубком протеза землю у лавочки. — Ты вот что, Максим. Давай сразу договоримся: мой приезд совершенно не должен влиять на твои с тетей Просей отношения. Все как было, так пускай и останется. Ты меня понимаешь?

— Да.

— И еще. Не будем ей передавать наш разговор. — Тимофей похлопал его по колену и подмигнул заговорщически. — Оставим между собой.

— Оставим, Тимофей Антипович, — улыбнулся Максим и не удержался — вздохнул с облегчением.

Третий день Тимофей был дома. Приходили гости, одно застолье сменялось другим, и Прося едва успевала готовить. Но делала она это с удовольствием, радуясь каждому новому гостю. Не забыли ее мужа люди, не перестали относиться к нему, как и прежде, с уважением, а значит, и к ней, к хозяйке дома. В субботу, до обеда, Тимофей успел лишь оглядеть двор, хозяйство и наметить кое-какие дела. Надо было подправить загородь на делянке, иначе скотина вытопчет все посевы, обновить обветшалые ступеньки крыльца, подлатать крышу повети, в которой зияла внушительная дыра, и много еще других хозяйственных дел предстояло. Только сейчас не до них.

Утренним поездом приехала Ксюша с семьей, вчера под вечер явилась дочка — прямо к столу, за которым уже сидели Глаша с Лазарем, жалуясь на Поливанову, вспоминая «своего» Сашку, а в пятницу он допоздна проговорил с Яковом и Еленой Павловной, превратившейся из долговязой, точно Анюта сейчас, девчушки — выпускницы педагогического училища — в статную степенную женщину, мать двоих детей.

Яков был все таким же подвижным и неугомонным, будто время не имело власти над ним. Он пришел первым, спустя полчаса, как Максим сбегал в контору. Ввалился возбужденный, веселый, облапил Тимофея, трижды кольнул его в щеки своими прокуренными усами и засуетился, ощупывая плечи, похлопывая по спине, оглядывая со всех сторон.

— А ты молодец, Антипович. Выглядишь подходяще. Никак, блинами кормили?

— Культя помогла, — улыбался Тимофей.

— Это как же?

— В конторе сидел. Лесоповальщик-то из меня никудышный.

— Вот уже верно: счастье с несчастьем двор обо двор живут. Как, хозяйка, готовилась мужа встречать?

Потом пришла Елена Павловна, и они просидели до полуночи. Яков обещал прийти и сегодня, тем более что хотел повидаться с Ксюшей и Демидом (с ним он собирался поговорить о каких-то запчастях для машины), но вот уже скоро двенадцать, а его все нет.

— Ну что, Ксюша, дождемся Якова? — спросил Тимофей, когда они встали из-за стола.

— Прямо не знаю. Времени мало.

— А вы идите, — посоветовала Прося, собирая пустые тарелки. — Демид останется — потолкуют сами. Идите, идите, Якова я задержу до вашего возвращения.

— И то верно, — согласился Тимофей и поглядел на сестру. — Лопату возьмем?

— Там обкопано, на радуницу была. Пошли так.

Тимофей еще не видел могилы отца, и они с Ксюшей собирались на метелицкое кладбище. Хотелось проведать батьков вдвоем с сестрой, поговорить наедине, по-родственному. Так оно и складывалось: Демид оставался дожидаться председателя, Анюта помогала матери по дому, а Максим с Артемом, только позавтракав, убежали на улицу к друзьям-товарищам.

День выдался жарким, надо было пойти в одной рубашке, но к летней одежде никак не подходит картуз, прикрывающий стриженую голову, и Тимофей с неохотой надел пиджак. Они шли по улице рядом — брат и сестра, некогда самые уважаемые люди в Метелице, — то и дело раскланиваясь с сельчанами, отвечая на приветствия, приостанавливаясь, чтобы перекинуться словом-другим, и идти по родной деревне было приятно и немного стеснительно. Слишком уж с откровенным любопытством глядели на них, слишком широко и не все искренне улыбались. Теперь Ксюша — гостья в Метелице, и Тимофей после долгой отлучки испытывал похожее чувство. Однако это не могло пересилить их радостного возбуждения от встречи друг с другом и со знакомыми людьми, от сознания, что они снова вместе на родной земле. Яркое солнце входило в зенит, высвечивая каждую веточку в плетнях, каждую травку под заборами и их, Тимофея и Ксюши, улыбчивые лица. Тимофей понимал, что его улыбка со стороны может показаться глуповатой, серьезнел, но, поглядев на улыбающуюся сестру, снова заражался ее настроением.

У хаты председателя остановились. Яков заметил их, помахал в окно и вышел на улицу в майке, наспех заправленной под ремень. Поздоровавшись и извинившись перед Ксюшей за свой вид, он растерянно развел руками:

— А я к вам собираюсь, жена вон рубашку доглаживает. Куда это вы?

— На кладбище, проведать, — сказал Тимофей. — Мы скоро вернемся, ты иди к нам, Демид поджидает. О чем хотел с ним?..

— Коленвал нигде не достану. Так я это… подожду тогда.

— Чего ждать, — вмешалась Ксюша. — Пока договоритесь, и мы придем.

— Да вместе хотелось, я ж его не знаю.

— Ничего, найдете общий язык.

— Ладно, шагайте, торопиться не буду.

— Оно и видно: торопишься, — в тон ему заметил Тимофей. — Солнышко макушку припекло.

— Э-э, Антипович, забыл колхозную жизнь. Председатель успел по полям набегаться. — Яков подмигнул ему и кинул озорной взгляд на Ксюшу, мол, как я братца твоего?

Они втроем весело рассмеялись.

— Гляди дождись нас, — наказал Тимофей, трогаясь дальше по улице.

Когда отошли шагов на двадцать от председательского двора, Ксюша сказала:

— Молодец Яков, не унывает. Сколько помню его — все такой. После войны в колхозе было хоть ложись да помирай, а он бодрился. И вот, вытянул. Теперь колхоз на хорошем счету.

— Может, потому и вытянул, что не унывал.

— Может. — Она помолчала. — Маковский, тот строгостью брал, а этот больше шутками да прибаутками.

Услышав имя довоенного председателя, Тимофей со стыдом вспомнил, что до сих пор так и не поинтересовался его могилой: перенесли останки на поляну, к Розалии Семеновне, или вместе их — на кладбище, или оставили на последней стоянке партизанского отряда?.. Еще в сорок четвертом — сорок пятом отец и Яков не раз говорили, что надо похоронить командира отряда с почестями, но так и не успели до ареста Тимофея.