— Дикси, нет сомнения, я свихнулся. Теперь это очевидно. — Майкл положил легкую ладонь на мои губы. — Молчи. Это сладкое безумие. Умоляю, не мешай счастью убить меня. Об этом всегда мечтали избранные.

В глазах Майкла светилось фанатичное вдохновение.

— Клянусь сделать все от меня зависящее. — Я подняла вверх два пальца. — Прежде всего попытаюсь отравить тебя плотным завтраком, затем замучить общением с чиновниками, а потом… потом я представлю товарища Артемьева его слугам, что и добьет его окончательно.

— У меня есть кое-какие добавления к программе. Но пусть это будет экспромт. Импровизация на тему сумасшедшего счастья…

Он не ошибся — безумие началось, поражая ни в чем не повинных людей. В ресторане отеля вместо заказанной нами заурядной бюргерской трапезы шеф-повар лично, в белоснежном колпаке над лицом сказочного гнома, делающего подарок Белоснежке, принес нам необъятное блюдо с горящими свечами по краям и торчащими в центре на вертелах рябчиками. Вдобавок нам была вручена бутылка шампанского, а на грудь Майкла одета шелковая лента с надписью «Стотысячному посетителю ресторана „Соната“».

— Не понимаю, как они узнали, что я страдаю «безумием счастья»? — Величественный в своей мемориальной перевязи Майкл недоверчиво тронул вилкой груду замысловатого гарнира.

— Ничего странного, просто это очень заразно. — Мы посмотрели друг другу в глаза и чокнулись бокалами, шепнув: «Да здравствует союз инфицированных».

…В кабинетах адвокатской коллегии господина Артемьева, естественно, ждали с распростертыми объятиями. Не успели мы и глазом моргнуть, как на основании привезенных из Москвы бумаг ему было выдано точно такое же, как у меня, свидетельство с гербовыми печатями, а также удостоверение и карточка на именной счет в швейцарском банке.

— Это много? — спросил Майкл, затрудняясь разобрать сумму.

— Достаточно, чтобы ни о чем не думать, и детей не обидеть, — любезно сформулировал чиновник.

— Автомобиль хороший, допустим, можно купить? — настаивал свежеиспеченный собственник.

— И автомобиль, и домик, и акции… Вообще, если разумно распорядиться…

Артемьев не стал дослушивать советы по финансовой стратегии и наспех раскланявшись, буквально выволок меня на улицу.

— Где здесь Опера? Я запутался… Ведь где-то рядом?

— Ты собираешься купить оркестр?

Он остановился и строго посмотрел мне в глаза:

— Это совсем не смешно. У меня хорошая скрипка и лучшая в мире женщина. Но я ненавижу общественный транспорт.

— Ага, товарищ-гражданин начинает проявлять замашки индивидуалиста!

— Именно. В детстве я не мог драться, чтобы не испортить руки, в юности мне запрещали думать не как все, а взрослому твердят о благоразумии… Я редко солировал, подчиняясь оркестру, я научился ходить с опущенными глазами и носить траурные костюмы — чтобы выжить в толпе. А толпа выбрасывала меня, как инородное тело. Я вылетел из консерватории, затем из филармонии, а теперь, очевидно, из рядов российских граждан. Но я родился индивидуалистом! И я владею сокровищем! Дикси! — Он с мольбой посмотрел на меня. — Теперь, с тобой, я не хочу больше прятаться! Не хочу возвращаться в толпу…

— Значит, мы направляемся на Опернплац? — пыталась я понять его замысел.

— Да. Там рядом на витрине крутился выставочный «мерседес»…

— Все ясно. Хороший выбор. Ты удачно спятил, Микки. Надежно, буржуазно, основательно.

…В фирменном магазине «Мерседес» нас встретили как долгожданных гостей. Ничего, что господин выглядел недостаточно респектабельно. Главное — особый блеск в глазах, предвещающий немедленную сумасбродную покупку. Майкл прямиком ринулся к демонстрационному стенду, на котором кокетливо поворачивался двухместный кабриолет.

Я промолчала, что некогда поступила точно так же, пережив торжественную церемонию приобретения выставочного «ягуара». Мне больше нравилось быть ошеломленной и верить в то, что все происходящее со мной теперь, происходит впервые: первый поцелуй, первая ночь, первый мужчина, одаривающий меня любовной горячкой. Первый «мерседес-бенц» с откидывающейся крышей — черный и настолько блестящий, что наши шарообразные фигуры во главе с приплюснутым продавцом, кружили в его выгнутых боках как в зеркалах «комнаты смеха».

Майкл не раздумывая воспользовался своей банковской карточкой и любовно провел длинными пальцами по изящно-выпуклому крылу приобретенного автомобиля:

— Гибрид рояля с твоими бедрами. Чудесный фантом распаленного воображения. Садись, Дикси, мы уезжаем отсюда навсегда. У меня в кармане международные права, — Майкл осторожно поставил в багажник свою сумку, с которой ни на минуту не расставался.

— Может быть, по городу поведу я?

— Слушайся и повинуйся, женщина… Благодарю вас, я сам, — осадил Майкл служащего магазина, предлагавшего доставить покупку по любому австрийскому адресу.

…Непонятно, как мы добрались до отеля — мы не раз нарушали правила, но не были оштрафованы, а гордые венцы, не слишком симпатизирующие нахалам, уступали нам дорогу. Мы забрали в «Сонате» вещи и я позвонила в Вальдбрунн, сообщив Рудольфу, что хозяева в полном составе прибудут примерно через час.

У небольшого бутика с трепещущими на стойках косынками и шарфами Майкл остановился.

— Нам необходимо знамя. Я мигом.

Через пару минут он вернулся, неся в поднятой руки, наверное, самый большой, самый яркий и самый дорогой платок, оказавшийся там.

— Ого! — Я рассмотрела золотую метку на уголке с монограммой KD. Ты выбираешь лихо.

— Я точно знал, что нам надо. Здесь много алого и золотого, а целый угол — чистая лазурь. Специально, чтобы вписать наш девиз. — Майкл бойко вписал «мерседес» в поток автомобилей.

— А что будет запечатлено на нашем гербе?

— Пиши. — Майкл бросил мне на колени фломастер. — Грация + Комедия + Фантазия + Героика + Искусство = Любовь… Еще тогда на здании оперного театра меня поразили богини искусства. В их союзе явно скрывалась формула любви. Смотри: Грация одаривает влюбленных тонкостью, нежностью, деликатностью, Комедия — весельем и доброй насмешливостью. Фантазия наделяет умением изобретать, преодолевать банальность и скуку магией обыкновенного чуда. Героика поднимает на пьедестал, делая любого пигмея смелым и сильным… Гармония искусства возносится над алгеброй бытия с ее незыблемым сводом жизненных правил.

— Оказывается, все так прост — собираем все самое лучшее, что можно отыскать в человеке, да нет — в тысячах людей, сливаем с одну посуду — и любовный напиток готов!

— Нет, девочка моя! Кухня здесь не поможет. Все это произрастет само собой и рванется к жизни как весенний луг, стоит лишь взойти к солнцу. Солнцу настоящей любви.

Увлекшись своей теорией, Майкл вел машину настолько уверенно, словно совершал экскурсию по Москве.

— А капелька благоразумия разве помешает? При всем масштабе сразившего меня великолепного безумия я сознаю, что мы едем не на дачу Артемьевых. И, конечно, не в Вальдбрунн.

— Ох, верно! Мне тоже показались странными эти указатели на дорогах. Пишут не разберешь что… — Майкл покосился на меня. — Ну, теперь-то ты веришь, что я в самом деле свихнулся? Никогда не молол столько выспренной чепухи… Не знаешь, это Героика или Искусство?

Майкл недоуменно огляделся:

— Куда мы попали, Дикси?

Мы выехали за город совсем в другом месте. Потом долго петляли в поисках нужной дороги, заправляли бак, разворачивались и крутились на одном месте. Гоняли блестящего шустрого жучка с откинутым капюшоном ребристой крыши и плещущим у ветрового стекла «знаменем» через канавы, железнодорожные мостки, и внезапно остановились, уткнувшись в стаю белых гусей, с гоготом и всплесками крыльев переходящих деревенскую улицу.

Гуси прошли, покрикивая где-то сзади, а мы продолжали стоять, словно застывший на киноэкране кадр. Майкл уткнулся лбом в брошенные на руль кисти, я расслабилась в высоком кресле, устало закрыв глаза. Над нами шумела листва, какая-то велосипедистка, затормозившая у обочины, громко рассказывала приятельнице про наглость продавщицы.