Мой испорченный бикини — от Диора, матрац и полотенца — из спортклуба «Де Сильва», косметические причиндалы и даже загарное масло с этикеткой Нино Ричи, а кусок шелка, прикрывающий зад — батик ручной работы чуть ли не самого Лагерфельда. Ничего, мэтр не обидится, эта попка стоит того. А покачивающаяся на волнах белоснежная яхта, чтобы там ни говорили — моя. Если, конечно, отбросить, как досадное дополнение, ехидно-предостерегающее «пока» и не замечать, что Лолой звали мою приходящую прислугу — зубастую толстозадую мулатку, а меня зовут Дикси. «Оригинально, нежно!» — так говорили почти все, и никто еще не решился назвать моим именем яхту или хотя бы моторный катер. Но разве это важно в Раю?

Сол со своей камерой блуждает по острову, не желая, очевидно, портить нам с Чаком интим. Перед уходом он заботливо устроил стойбище — надул матрац, не забыв набросить на него джутовую, грубоплетеную попонку, установил белый полотняный зонтик, подтащил поближе выброшенную морем корягу, весьма живописную в любой ситуации. Особенно, если покрыть ее салфеткой и поставить извлеченную из холодильника бутылку шампанского. Впрочем, возможно, Солу виделись в связи с деревянным чудищем совсем иные картинки. Не зря же он приволок охапку ярких глазастых цветов, расставив их в стаканообразные углубления матраца, и даже декорировал одним из них мой выдающийся бюст. А покидая все это, подмигнул: «Пойду, пощелкаю пташек-букашек… Расслабляйся, детка. Эта пальма тебе жутко идет — такое волнистое пробегание светотени по всему телу от ее беспокойных перышек… — Он окинул меня взглядом сатира-кинолюбителя. — Будто сладострастное поглаживание… Ну, отдыхайте — слава везунчикам!»

Сол то ли отсалютовал, то ли пригрозил спине Чака, натягивающего у кромки прибоя ласты, и растворился в кустах.

Я на секунду задумалась о том, что чувствует этот сорокапятилетний мужчина, наблюдая за нами? Зависть, отвращение, тоску? Вообще-то Соломон Барсак не считал себя обделенным женским в вниманием, несмотря на весьма скромный рост, короткие волосатые ноги, наводящие на мысль об увлечении конным спортом, и сильное облысение, скрываемое вечной, словно приклеенной кепочкой. Под крупным носом Соломона топорщились тонкие усики, а иронически изогнутый рот контрастировал с печалью, затаившейся в темных иудейских глазах. И в этих глазах не было осуждения. Только потаенные тени какого-тот страха. Ну и что? Мне тоже страшно. А разве не дрожала на балу Золушка, прислушиваясь к бою дворцовых часов?

Сквозь опущенные ресницы я вижу голодный взгляд Чака,

примеривающий конструкцию отполированной морем огромной коряги к изгибам моего тела.

— А не прокатиться ли нам на этом окаменелом осьминоге, детка? Я вижу, ты тут завалялась без дела. — Он отбирает у меня и отшвыривает пивную банку. — За работу, крошка. Запомни, секс — это не роскошь, а форма существования белковых тел.

Невероятно, Чак цитирует чужую роль! Но вот в деле дублеры ему не нужны. Я успеваю лишь краем глаза оглядеть кусты, чтобы засечь затаившегося с камерой Сола.

— Прекрасный станок для любви. Не хватает еще пары ассистентов, — сказал Чак, пристроившись в невообразимой, доступной лишь его тренированному телу позе.

В мои ягодицы упирался острый сучок, а ноги были словно захвачены в колодки. К тому же я вспомнила о слежке Сола и чуть не заплакала от обиды, но почти сразу же почувствовала, что наблюдающая за нами камера — волнует, что жесткие цепкие сучки причиняют моему телу сладострастную боль, как и насилующий его атлет. Чак, коряга и камеры — они овладели мною втроем, и это было просто великолепно…

Временно удовлетворившийся упражнениями на бревне и награжденный парой сандвичей, Чак ушел плавать, подхватив ласты. Но не успела я размечтаться о привалившем странном везении, как «вечный двигатель» был опять рядом, — готовый к новым победам. И вновь оказался на высоте — и вода в носу, и песок на зубах и жесткие пальцы, бесцеремонно впивающиеся в нежное тело каким-то образом превратились в кайф, наводя на мысль о подлинном таланте «секси-боя».

«А ведь мне будет трудно без него», — вдруг подумала я, потягивая холодное пиво, и следя за пенными бурунами, сопровождающими ныряния Чака, — а еще «Лолы» и, наверно, Сола. Забавный вид извращения, как бы его определить… Наверно, специалисты уже придумали названия. Значит, будут лечить. У хмурого психоаналитики в совиных очках, непременно австрийца. «Признайтесь, фрау Девизо, испытываете ли вы оргазм в присутствии камеры с заряженной пленкой и оператором, или от одного образа кинокамеры?»

— Дикси — ты чертовски привлекательна! Наблюдал за тобой из-за куста. Извини. — Сол присел рядом, заботливо отложив в сторону зачехленный аппарат. — Что тут осталось пожевать? Бедный, добрый, бескорыстный старина Соломон подбирает крохи на празднике жизни. — Он взял крыло холодного цыпленка. — Думаешь, я святой или гомик? Ах, девочка, плохие мысли не раз приходили в эту лысую голову. А что, думаю, если составить им компанию?

— Прекрати, ты же на работе! Небось, сорвал за поездку сумасшедший гонорар. Действительно, так можно и сбрендить. Если у тебя, конечно, все на месте.

— Еще как на месте! — вздохнул Соломон. — Ходить мешает. Придется прихватить в ближайшем порту мулаточку для помощи в камбузе.

— А каковы, вообще, наши туристические планы? — поинтересовалась я, меняя тему.

— Насколько мне известно, везунчик Чак покинет нас через три дня, не считая сегодняшнего, весьма плодотворного. Мне бы, как профессионалу, хотелось иметь две вещи: ваш совместный вечерок в борделе — ну, знаешь, в таком маленьком, портовом, дешевом притончике… Беглая жанровая зарисовочка…

— С ума сошел, здесь сплошной СПИД! — не на шутку испугалась я.

— Ай, даже школьники знают про контрацептивы.

— А если меня кто-нибудь укусит?

— Детка, ты же не боялась кобр и тарантулов, когда развлекалась в Индии. — Сол отбросил косточку от крыла цыпленка и вдавил ее в песок. — И вторая идейка: как насчет ночи на палубе? Интим под звездами?

— У тебя что, есть прибор ночного видения?

— Нет, но ты просто забудешь выключить фонарь у рубки. Ну сделай это для меня!.. Мне так плохо, — захныкал Сол в снятую кепочку и я погладила его лысеющее темя.

Он тут же перехватил мою руку и положил ее на свой пах. Я поняла, что он говорил правду. Нелегкую работенку взвалил на себя Сол Барсак — бельгиец по призванию, иудей по происхождению, славный малый и классный оператор, никогда прежде не увлекавшийся «клубничкой».

Мы решили провести пару дней у берегов Испании, ознаменовать завершение прогулки пышным банкетом в каком-нибудь приморском ресторане и нежно распрощаться. То есть Чак вернется к своей напряженной трудовой деятельности, а мы с Солом, неразлучные «близнецы», очевидно, ввяжемся в какой-нибудь новый сюжет, одобренный, естественно, компетентным «художественным советом».

Я старалась поменьше думать о будущем, — ведь можно хотя бы на три дня оторваться от этого навязчивого, как щелканье орехов, занятия. В конце концов, если даже весь контрактный срок мне придется протрахаться с одиозными плейбоями, а потом еще три года судиться с ними за нарушение прав личности, перспектива все же вполне определенная и никак не скучная. К тому же я сообразила, куда клонит «фирма» Сола. Конечно же, немного поиграв, они выйдут к прямой цели — шантажу, подставив меня какому-нибудь политическому деятелю, обремененному обязательствами целомудрия перед избирателями и милым семейством. Честно говоря, кем бы ни была их жертва, меня не остановят политические симпатии. Поскольку в этой области, как и в сфере современной поэзии, привязанностей у Дикси Девизо нет. А потопить кого-нибудь из фашиствующей или прокоммунистической братии — не грех, а сплошное удовольствие.

Представляю себе лица из политических еженедельников, выбирая будущую жертву, а сама блаженствую под резкими налетами бриза, плюющего в нас с Чаком соленой пеной. Да и любой бы не выдержал — плюнул. Нос комфортабельного суденышка изобретательно оборудован для отдыха, в любом воображаемом смысле. Система тентов, лежаков, сидений, столиков, выдвигающихся и прячущихся в мгновение ока, барчик с охлаждением, микроволновка, музыкальный центр с непромокаемым сейфом фонотеки… наверно, что-то еще, до чего гости пока не докопались. Мы просто валяемся под тихие, вкрадчивые блюзы, подставляя тела не слишком навязчивому в этом сезоне солнцу, потягивая прохладительное, и то и дело обмениваясь скользящими касаниями. Говорить потрясающим образом ни о чем, — будто прожили вместе семь лет, сумев надоесть, но не наскучить друг другу.