— Дик! — Окликнул Ал вышедшую из костюмерного фургончика «Асю». — Я всегда знал: ты должна была стать звездой. Жаль, что не вышло…

— Жаль… — Она улыбнулась одними губами. — Многое не вышло. Только не советуй утопиться в море слез. Я давно разучилась плакать…

Алан задумчиво посмотрел на ее сжатые губы, на какие-то застенчивые ноги в белых хлопчатобумажных носочках и скомандовал:

— Пора! — Фраза о неудавшейся актерской карьере была брошена не зря: теперь она либо окаменеет, либо взорвется… Подозвав «Сергея», Алан представил ему Дикси. Тот изумленно посмотрел на режиссера.

— Ты не ослышался, Джон, это не Ира. Мадемуазель Девизо француженка. Я же говорил, что у меня не бывает безвыходных ситуаций. Не сомневаюсь, Дикси отлично справится… Значит так: эпизод без текста, будет идти под фонограмму вокзальных шумов — крики, гудки, толпы беженцев — война. Немцы наступают. Вон там написано по-русски (он кивнул на фанерную выгородку, изображающую вокзальное строение), что это город Киев. Сергей уезжает на фронт. Вы много страдали, и совсем недавно поженились. Два не очень молодых человека наконец нашли друг друга и теперь должны расстаться. Он шепчет: «Я вернусь, я обязательно вернусь». Но она знает, что видит его в последний раз. Чутье любящего сердца… Поезд гудит, трогается, они не могут оторваться друг от друга, просто стоят, держатся за руки и смотрят.

Поезд набирает скорость — они расходятся, как льдины в океане. Понимаете, — здесь перекличка символов: те разводящиеся мосты в Питере, ваши руки, уходящий состав, уходящая жизнь… Ася остается в толпе, Сергей вспрыгивает на подножку последнего вагона. В кулаке зажат ее шарфик. Ты, Дикси, еще долго бежишь за поездом и остаешься одна. Все… Понятно?

— Может, прогоним без камеры? — предложил «Сергей», с сомнением глянув на партнершу.

— Некогда, ребята, у меня до вечера три ответственных эпизода. Давайте, сосредоточимся, соберемся! Вы же профессионалы… Да посмотрите друг на друга! Вспомните своих возлюбленных! Сейчас, на этом месте, война убьет вашу любовь!

Алан поправил фуражку «Сергея» и зашагал к камере.

Актеры стали в меловой круг, отмечавший начальный «кадр».

— Начали!

Хлопушка, фонограмма. Сзади рванулась массовка, с воплями осаждая поезд; истошным басом заревел паровоз, Сергей и Ася взялись за руки.

— Стоп. Все на место! — Рявкнул в мегафон Алан. — Массовка! Мы что здесь — снимаем Версаль? Вы спасаетесь из осажденного города, вас гонит ужас! Толкайте их, сметайте, топчите, а не обходить за метр, как английскую королеву. Ясно? Тогда вперед!

И снова все рванулись к поезду, теперь уже так и норовя затолкать героев под колеса. Они с ужасом вцепились друг в друга. Сергей прикрывал телом Асю от «беженцев», но их сорвало с места и понесло в толпе, волокущей тюки и чемоданы. Люди яростно осаждали переполненный состав, причитали бабы, бородатые мужики пытались втиснуть в окна какие-то сундуки, посыпалось разбитое стекло, заплакал ребенок. Дикси прижалась к партнеру, пряча лицо на его груди. Капитанская фуражка «Сергея» напомнила вдруг ту, московскую, продававшуюся у пацанов на Ленгорах, а это прощальное объятие вернуло ее в Шереметьево, где никакого объятия не было, а лишь остался стоять, опустив ослабевшие руки, брошенный ею навсегда Микки.

— Не уезжай! — Взмолилась Дикси в жесткий погон. — Ведь я сумела… Я сумела полюбить тебя!

Паровоз истошно взвыл, заглушая ее голос. С лязгом дернувшись, поползли мимо вагоны. Сергей оторвал от своего кителя руки жены и его торопливые жадные поцелуи покрыли запрокинутое лицо женщины.

— Не уезжай! Это судьба… Ты — моя судьба, Микки!

Сергей пятился, боясь отстать от поезда и не в силах выпустить руки жены. Они двигались вместе, не отрывая друг от друга испуганных глаз… Предпоследний вагон, последний. Сорвав с шеи косынку, Дикси вложила ее в ладонь русского офицера. Она чувствовала, что задыхается, тонет и этот синий шелк, этот прощальный взгляд Сергея — последняя ниточка, связывающая ее с жизнью… И вот она порвалась — пальцы Дикси выпустили кончик платка. Догнав последний вагон, офицер впрыгнул на ступеньку. Дикси рванулась вслед, пробиваясь среди вопящих людей, а поезд набирал ход, унося любимого. Она не могла больше сделать и шага, сжатая со всех сторон обезумевшей толпой, а над головами, над криками, над ужасом этой смятенной войной жизни, мелькал поднятый Сергеем платочек — крохотный флажок цвета ее глаз.

По щекам Дикси катились слезы, она утирала их тыльной стороной ладони, не отрывая взгляда от удаляющейся синей точки и продолжала беззвучно молить:

— Ты нужен мне, Микки…

Софиты погасли и только тут она увидела уставившуюся ей в лицо камеру, а за ней счастливого Ала.

— Потрясающие слезы! Кабирия в финальной сцене. Молодчина! — Он кинул Дикси смятый носовой платок. — И знаешь, девочка, я, оказывается, впервые видел, как ты плачешь… Это, скажу тебе, что-то особенное.

— Специальный трюк для старого друга, — вытащив шпильки, она мотнула головой. Взгляд Ала остановился на рассыпавшихся солнечных волосах. Какая-то растерянность, может, явившиеся не кстати воспоминание о жарких днях под южным солнцем, застыла в дерзких голубых глазах. И тут же растаяла:

— И на кой черт я связался с русскими, надо было сразу приглашать тебя.

— Спасибо, Ал. Это достойный финал нашей лавстори.

— Я позвоню сразу, как освобожусь, детка. Посидим в ресторанчике, поделимся планами. И ты мне шепнешь между прочим, что за тип этот Микки?

— Микки?… — Губы Дикси дрогнули и черные тени метнулись в глубине зрачков — призраки не утихающей боли. Она улыбнулась: — Пустяки! Считай, я сбрендила от Микки Рурка, — чмокнув Ала в щеку, она быстро зашагала проч.

Я здорово поработала, а день только начинался!

Мою лазурную спальню заливало яркое утреннее солнце. Я задернула шторы и с удовольствием погрузилась в голубой полумрак. Топать босиком по ковру было приятно, а также сбросить на него костюм, белье и открыть краны в заново отреставрированной ванной. Вода шипела, взбивая пену с моим любимым запахом орхидеи. Я уже занесла ногу над бушующим морем, но спохватилась, набрав номер телефона ближайшего магазина цветов: «Будьте добры, букет васильков, 421-15-87. Нет, пожалуйста, только васильков. Поищите. Да, очень большой. Оставьте под дверью и запишите на мое имя, Дикси Девизо».

Я заслужила эти цветы. И, наверно, еще многое. Сегодня я доказала кое-что человеку, которого когда-то считала единственным мужчиной на свете. Сегодня Алан Герт — «славный ковбой» понял, что Дикси Девизо осталась актрисой. Актрисой и женщиной. Несмотря ни на что!

Чудесное утро… Я с наслаждением погрузилась в горячую, благоухающую ванну, не отгоняя сладкую дрему. Поступать так крайне опрометчиво. Но я отключилась, видимо, не надолго, отметив четкую линию покраснения, проходящую по верхушкам грудей и на предплечьях, возвышавшихся над водой. Это оказалось даже красиво — ритуальная раскраска индусских новобрачных. Я еще понежилась в ванне, вспоминая проказы с Аланом. Ну и отчаянным малым он был! Обезоружиающе-естественным. Наверно, поэтому на нас не покусились кобры — он был для них своим, как Маугли.

Предстоящее свидание меня радовало. Я старательно растерла тело массажным кремом, сделала витаминную маску, а когда сняла полотенце с влажных волос, благодарно подмигнула своему изображению — кудри так и вились, прямо как у маленького Микки. Черт, опять он! Я категорически запретила своим мыслям вторгаться на территорию господина Артемьева. Завтра же оформлю документы по наследованию во французском отделении Международной коллегии и постараюсь выкорчевать из разгулявшегося воображения ростки интереса к русскому Паганини.

Реанимировав свою красоту до двадцатипятину, максимум, тридцатилетней отметины, я забрала ждавший меня на лестничной клетке букет и завалилась спать под его кустистой сенью. Увы, или, наоборот, — к счастью, — эти васильки были также не похожи на московские, как Алан на Майкла. Огромные, крепкие, заботливо вскормленные удобрениями в теплице, они властно раскинули полуметровые стебли над моей подушкой. А пахли почему-то резедой! Да ведь этих оранжерейных бедняг, конечно, спрыснули одеколоном… Я уснула, раздумывая о том, по какому принципу подбирают запахи для непахучих тепличных цветов…