Рихард Зипуш поспешил к нам с запоздалыми репликами:

— Вы, кажется, не знакомы! Позвольте представить — Михаил Артемьев, дальний родственник Клавдии Бережковской по русской линии. Гражданин России. Дикси Девизо — представительница европейской династической линии. Гражданка Французской Республики. — Мы обменялись рукопожатиями.

— Теперь позвольте ввести вас в курс процедуры наследования, — продолжил адвокат. — Согласно последней воле покойной вам предстоит совершить паломничество на могилу предков, находящуюся на… (он приподнял очки и поднес к носу бумагу) Введенском кладбище города Москвы. После чего я получаю от вас необходимые документы относительно обеспечения ухода могил на московском кладбище и завершаю все необходимые для вступления в права собственности формальности.

Мы опять переглянулись. И тут я впервые услышала ужасающий английский моего родственника, обращенный к Зипушу со всей официальностью:

— Если я правильно понял, мы должны совместно с мадам (мадемуазель, поправил Зипуш) совершить поездку в Москву и обеспечить вас всеми необходимыми документами? (Я сглаживаю его ошибки, чтобы не искажать смысл.)

— Абсолютно верно. Вот список требуемых от вас удостоверений. Изучите и позвоните мне завтра. Ведь насколько я помню, мы оформили вам визу на три дня? А этот список, уже значительно короче, для вас, мадемуазель. Также жду ваших вопросов завтра, и планов относительно осуществления паломничества. Напоминаю, все необходимые для передвижения из СССР в Австрию и обратно формальности, связанные с требованиями нашей коллегии, улаживаем мы сами.

За массивными дверьми здания Коллегии вовсю веселилось майское утро.

— Мне кажется, нам необходимо поговорить. К сожалению, я остановилась в гостинице. Мы могли бы посидеть в кафе.

— Я тоже живу в маленьком отеле. Все устроил господин Зипуш, и даже дал немного денег… — он замялся.

— Тогда поищем место поскромнее, — сказала я, истолковав его реплику о деньгах как заявку на некредитоспособность.

Из переулка мы попали к зданию Университета и направились вправо по Рингу, присматривая удобное место.

На тротуарах в скверах уже красовались вынесенные столики и я нырнула в густую зелень сквера, приметив непритязательное кафе среди цветущих штабелей герани. Мы выбрали столик с краю, хотя все остальные были тоже свободны, и мой спутник, пододвигая металлический, выкрашенный белой краской стул, больно задел ножкой щиколотку.

— Ой, простите… Я не думал, что кресло такое легкое и сильно размахнулся.

— Пустяки, — я взяла у официанта карточку, чтобы предложить гостю блюда, но он отрицательно замахал руками:

— Кофе, только черный кофе!

— А мне — «вайс гешприц». Это белое вино пополам с минеральной водой, — объяснила я Мишелю. — Как вас удобней называть, — Майкл, Мишель, или, как там сказал Зипуш, — Михайло?

— Вообще, у нас употребляют отчества — Михаил Семенович. Но мы же родственники и лучше просто — Микки.

— Как? — удивилась я такому неожиданному сближению.

— Наверно, это слишком интимно или по-детски? Так звала меня бабушка, считая, что использует европейский вариант, — засмущался он.

— Ну, это было уже давно, — невинно заметила я. — Давайте лучше Майкл, — как-то привычней, если вы предпочитаете говорить по-английски.

Не могла же я объяснить, что немолодой мужчина с такой внешностью и в таком костюме никак не может быть «Микки», пусть мне Зипуш даже докажет наше ближайшее родство. Он был, пожалуй, высок, но щупл и как-то скомкан. Ощущение зажатости, напряженности исходило прежде всего от умопомрачительного черного костюма с белой рубашкой и темным широким галстуком в серую полоску, будто он и впрямь собирался на похороны. Костюм был стар, хронически мят и обладал способностью притягивать мелкий мусор — зрелище не из радостных. Рубашка господина Арсеньева вполне могла оказаться нейлоновой, во всяком случае, только тогда, в эпоху капрона и нейлона носили подобные галстуки. Он, очевидно, постригся перед самой поездкой, и сделал это настолько неудачно, что форма головы под коротко снятыми, цвета красного дерева, волосами казалась чрезмерно вытянутой, а уши большущими. Ну куда он смотрел? Раздраженная старательно подчеркнутой невзрачностью кузена, я с удовольствием открывала в его внешности все новые несуразности. Но парфюм у «Микки» был неплохим, я даже могла бы поручиться за фирму «Диор», а ботинки он старательно прятал.

— Вы живете в Париже, Дикси? Это не слишком фамильярный вопрос? — он посмотрел на меня с извинением, словно задал на экзамене симпатичной студентке чересчур сложный вопрос.

Откуда мне было знать, что оборот «жить в Париже» имеет для россиянина подтекст анекдотического шика, граничащего с издевкой.

— Бабушка оставила мне небольшую квартиру на третьем этаже старого дома. Родители погибли в автомобильной катастрофе. Десять лет назад, — поспешила добавить я, заметив взрыв сочувствия в его глазах.

Он вообще смотрел очень внимательно, очевидно, из-за трудности в языке, стараясь не упустить смысл и ловя каждое слово, как разгадку шарады. Я продолжала уже помедленнее:

— Мой отец был экономистом. Клавдию Бережковскую я видела одиножды в детстве, затем бабушка с ней поссорилась по идейным соображениям. Я тоже хотела стать экономистом, но еще в колледже попала в кино.

— Вы — актриса?! — И снова та же интонация, что и в обороте «живете в Париже».

Господи, я просто пугаю собеседника своими выдающимися биографическими данными!

— Да, я киноактриса и живу в Париже. Поверьте, в этом нет ничего страшного, Майкл…

Он опустил глаза и задумался:

— Нет, это совсем не просто быть актрисой и жить в Париже. Вы сильная женщина.

Я засмеялась:

— Потому что выжила в жизненной схватке в «капиталистических джунглях» и даже не сошла с ума?

— Да. Потому что остались сами собой. И ничего не изображаете.

— Откуда вам знать, какая я в самом деле? Может, жадная, злая. Вот начну отсуживать вашу долю наследства.

— Я и так отдам, не надо судиться… Только ведь вы не возьмете.

— Конечно, не возьму. Да и вы не дадите. Вы же еще толком не разобрались, Майкл, что там за богатства ожидают счастливых наследников… Вы состоятельный человек?

Не надо было его смущать, ведь уже понятно и без вопросов, что о «состояниях» он наслышан лишь из классической литературы и раздела светской хроники, если у них таковой есть.

— Наверно, да. У меня есть все, что нужно для жизни и работы. Теперь есть. Когда у нас гласность и перестройка… Свобода-то ведь нам раньше только снилась… как и ваши Парижи, Вены…

— Вы были настроены против советской власти?

Он со вздохом посмотрел на меня, а в глазах толпилось столько ответов, что он не подобрал ни одного и лишь махнул рукой.

— Вот когда поселимся с вами в фамильном имении и вечерами станем пить чай по-соседски, я расскажу вам страшную сказку… Только зачем вам страшная?

— Майкл, если не секрет, вы работаете в государственном учреждении?

— В государственном, российском… Посмотрите, как здорово! Я все рассматривал, рассматривал, и лишь сейчас догадался! — Он кивнул на двухметровую пирамиду герани. — Сделана пластиковая тумба с отверстиями, а внутрь насыпана земля. В каждую дырку посажен кустик — получилось цветущее дерево!

— Вы никогда не были за границей?

— Был. В Польше, в Словакии и даже в Югославии, когда там не воевали. А хотелось… ух! Хотелось сюда и в Париж, и в Стамбул, и в Женеву! Вы не знаете, какие у нас там, за железным занавесом, любознательные люди водились! — Он опять махнул рукой.

— Это тоже — тема для вечернего чая в поместье? — поняла я.

Он благодарно улыбнулся:

— С вами очень легко говорить. Ведь с этим Зипушем я и двух слов не мог связать. А вы все понимаете, хотя я, конечно, варварски коверкаю язык. Учил, учил десять лет! Книжки читал, а говорить не приходилось… Вот только сейчас прорвало!