— А куда тебе позвонить, если что, если вдруг со мной что-то случится? — Лола разрыдалась, содрогаясь всем телом. Ее вытянувшееся страдальческое лицо казалось даже красивым — туземное божество, отлитое из темной бронзы.

— Потом, потом, старушка. Я позвоню сама. Да иди же ты — у меня нет времени и столько дел…

…Не спеша, старательно, Дикси произвела ревизию шкафчиков в ванной комнате. Собрала в пластиковые пакеты то, что когда-то украшало ее жизнь — баночки крема, полупустые флаконы духов, шампуней, щеточки, заколки, зеркальца. В холодной опустевшей комнате осталось лишь полотенце и тюбик зубной пасты.

Значительно больнее было расставаться с милыми мелочами, оставшимися от прежних Алленов. Их Дикси не тронула — пусть дом останется таким, как был до нее. Вот только картины исчезли, и разбилась китайская ваза. А еще — пятна на стенах, прожженная дыра на ковре и расползшиеся от старости занавески… — это и будет память о Дикси. Дикси Девизо, которой, наверно, никогда и не было…

Однажды, в середине яркого, солнечного апреля, Дикси выжала на зубную щетку остатки пасты и замерла, ощущая во рту знакомый мятный вкус. Чистить зубы в последний раз! Это так торжественно. Выжатый тюбик сигналил: время колебаний истекло, пора принимать решение.

Дикси пошла на кухню, оттягивая последний шаг.

«Ну вот! — она улыбнулась, вертя в руке пустую банку кофе. — Значит все решено за меня».

В шкафчике остался лишь один флакончик полный маленьких желтых пилюль: пропуск в небытие, а может быть — в вечность. Как знать, что ожидает там, за последним порогом.

Крупный пушистый шмель влетевший в кухонное окно, отчаянно бился в складках старенькой клетчатой занавески. Дикси пошире распахнула раму и впервые в жизни дотронулась до страшного насекомого: осторожно подхватив его, выпустила на волю. Шмель не ужалил и она слегка помахала левой рукой исчезнувшему в апрельской синеве счастливцу. Правая рука, крепко сжимала флакон с желтыми пилюлями, дарящими забвение.

В полутемном зале Лаборатории экспериментального кино накурено до рези в глазах. Кондиционеры задохнулись, а семеро мужчин едва живы, не скрывая отвращения друг к другу, а главное, к Шефу, восседавшему в центре. Заза сознательно позволил группе распоясаться — вволю курить и свободно выражать свое мнение по поводу перспектив Лаборатории. Иллюзия коллегиальности на первом этапе поможет добиться желаемого единства в финале — когда все они будут повязаны кровью. Вот тогда — то и припомнит им Заза сегодняшний боевой задор.

После бури невнятного галдежа с маханием рук, стуком кулака об стол и даже попыткой рвать на себе волосы одного из дискутирующих, повисла напряженная тишина. Нарушить такую тишину противнее, чем разбить амфору в Национальном музее или наступить на дремлющую черепаху. Но Шеф продолжил как ни в чем не бывало таким радостным голосом, будто только что вошел в аудиторию утренне-свежих студентов с лекцией о ненормативной лексике на киноэкране. Заза Тино счел, наконец возможным изложить «великолепной восьмерке» генеральный план Лаборатории экспериментального кино.

— Друзья мои! Все, что вы тут наговорили — крик распятой души. Души, заплутавшей в сомнениях, — начал он сладким тоном проповедника. — Мы с господином Хоганом много думали о перспективах киноискусства, о той спасительной миссии, которую взял на себя передовой отряд экспериментаторов — мы с вами, коллеги. И вот каков итог этих не простых размышлений… — Заза вздохнул, выдержал задумчивую паузу и вдохновенно продолжил:

— Наступает время чистоты, эпоха возврата вечных ценностей. Тоска по возвышенному, по душевной прозрачности понятна каждому. Даже если он ни бельмеса не смыслит в наших делах. Ему — обыкновенному зрителю, обрыдли наркоманы, трансвеститы, гении садизма, обретающиеся во дворцах или на свалках, оргии, маньяки, вампиры. Но он не клюнет и на грубую блесну «высоких чувств». Ему не нужны суррогаты! (Шеф категорически погрозил указательным пальцем.) Ему нужна, до конвульсий, до рези в кишках — настоящая большая любовь.

Руффо Хоган робко поднял два пальца, заявляя желание высказаться. Пятна румянца покрыли пухлое, улыбающееся лицо «стервятника». Все с облегчением поняли, что совещание вышло на последний, умиротворяющий и всепрощающий круг. Финальный хоровод в «8 с половиной».

— Мы договорились не осуждать нравственную сторону наших исканий. Герой Золя в романе «Творчество» спешил набросать портрет умирающего сына, а гениальный Вайда показал уже давным-давно, что настоящий художник способен выворачивать себя наизнанку и предлагать потроха покупателям. Помните кадр из его ленты «Все на продажу»? Режиссер снимает маленькой камерой свое разбитое, окровавленное лицо. Он чувствует — зрителя способна задеть только эта последняя правда. Новый этап эволюции искусства неизбежно вырастет из скрещивания божественного и дьявольского, симбиоза преступности и святости…

— Короче, — не отрывая глаз от фигурок, вычерчиваемых на листке, пробурчал Соломон Барсак.

— Подвожу итоги, — деликатно вклинился Шеф, боявшийся, что в запале Руффо ляпнет лишнее. — Надеюсь (он обвел глазами присутствующих), я вижу перед собой единомышленников, которым предстоит хорошо поработать, но и хорошо помолчать. (Шеф сделал лицо, не позволяющее сомневаться в серьезности его расправы с отступниками). В последний раз на общем собрании членов Лаборатории была одобрена кандидатура Дикси Девизо. Мы с Руфино Хогартом основательно изучили досье актрисы. Квентин Лизи помог провести ряд мероприятий по раскрутке объекта номер один. Сегодня имя Дикси вновь появилось в проблемных статьях, о ней вспомнили зрители. Пора переходить к делу. Мы попросили Соломона Барсака на правах старого знакомого поговорить с мадемуазель Девизо, подготовить ее к условиям контракта и пригласить сюда для окончательного решения. — Шеф положил руку на плечо оператора: — Ну что, Сол, не подведешь?

Соломон, опустил глаза, пожал плечами:

— Боюсь, она может оказать сопротивление. То есть, я хочу сказать — женщины строптивы, особенно такого класса.

— Уж ты Сол не преувеличивай, не к Софи Лорен отправляешься. У нашей малышки полные нули по всем показателям, я уточнил. — Заметил аккуратный Квентин, выяснивший финансовое положение объекта.

— Я думаю, в понедельник, в одиннадцать утра мы будем готовы встретиться с нашей героиней. Действуй, Сол. Если возникнут затруднения, сообщи. — Заза обвел взглядом коллег: — Все свободны, господа. Спокойной ночи.

Дверь Лаборатории экспериментального кино захлопнулась ровно в 24:00, поразив точностью вздремнувшего привратника.

Все это началось в тот день, когда я выпустила на волю запутавшегося в кухонной занавеске шмеля и наполнила стакан водой из-под крана. Мне предстояло проглотить двадцать таблеток, каждая из которых «обеспечивала здоровый биологический сон на девять часов», как сказано в рецепте. Все вместе они должны были сработать куда вернее, отправив страждущую забвения душу в царство вечного покоя.

Телефонный звонок несказанно удивил меня, будто прозвучал уже за границей небытия. Наверняка это Ал, увидевший мой номер на определителе своего аппарата, — подумала я и попыталась себе представить беседу с ним. Ничего хорошего на ум не приходило — одни упреки и жалобы. Но страшно, до рези в глазах и щекотки в носу, захотелось услышать его голос. В последний раз. Я подняла трубку, прислушиваясь к шелесту эфира и намереваясь молчать до конца.

— Синеглазка, где ты там? Это Сол, Соломон Барсак! Ты что, спишь еще? У меня деловое предложение: хочу напроситься к тебе в операторы.

Я поставила на стол пузырек с желтыми таблетками и потерла лоб. Мысли шевелились еле-еле, словно замороженные. А в воображении вместо Алана Герта, сжимающего «дикарку» в объятиях, вдруг возник Соломон Барсак, сгорбившийся над своей камерой. После съемок «Берега мечты» мы сохранили приятельские отношения с Солом, встречаясь время от времени в разных компаниях. Нам всегда было приятно вспоминать месяц, проведенный в джунглях, и Старика, пропевшего в нашей компании свою «лебединую песню».