Бёртон выбежал из хижины, поскользнулся на мокрой траве и упал. Когда он поднимался, снова блеснула молния, и Бёртон увидел, что женщина стоит на коленях, запрокинувшись назад, а над ней — искаженное злобой лицо Геринга. В этот миг из своей хижины выбежал Коллоп, обернувший вокруг пояса полосу ткани. Бёртон поднялся на ноги и, не говоря ни слова, побежал. Но Геринг уже исчез. Бёртон опустился на колени рядом с Карлой, пощупал пульс. Сердце ее не билось. Снова сверкнула молния и озарила лицо женщины — рот широко раскрыт, глаза выпучены.

Бёртон встал и крикнул:

— Геринг! Где ты?

И тут же, получив удар чем-то тяжелым по затылку, упал ничком на траву.

Бёртон едва не потерял сознание, но ухитрился подняться на четвереньки, после чего распластался на траве, получив новый тяжелый удар. В полубессознательном состоянии он сумел-таки перекатиться на спину и выбросил перед собой руки и ноги, чтобы защититься. Вспышка молнии осветила стоявшего над ним Геринга, сжимавшего в руках дубинку. Лицо у него было совершенно безумное.

Сгустился мрак. Что-то белое и туманное выпрыгнуло из тьмы и набросилось на Геринга. Два бледных тела упали на траву около Бёртона и покатились. Оба кричали, словно мартовские коты. Новая вспышка молнии озарила дерущихся, и стало видно, как они вцепились друг в друга.

Бёртон, пошатываясь, встал на ноги и бросился к ним, но был сбит с ног Коллопом, которого отшвырнул от себя Геринг. Он снова поднялся. Коллоп тоже вскочил и кинулся к Герингу. Раздался громкий треск, и Коллоп упал. Бёртон попробовал догнать Геринга, но ноги не слушались его и увели в сторону. Опять полыхнула молния, прогремел гром, и Бёртон увидел Геринга так, словно смотрел на него глазами фотографа, снимающего немца в тот момент, когда тот размахнулся дубинкой.

Бёртон получил удар по руке, и рука онемела. Теперь его не слушались не только ноги, но и левая рука. И все же он поднял правую руку и попытался замахнуться. Снова раздался треск. Ребра Бёртона не выдержали и словно бы провалились внутрь грудной клетки. Дыхание ушло из его груди, и он снова повалился на холодную и мокрую траву.

Что-то упало рядом с ним. Несмотря на боль, Бёртон дотянулся до упавшего предмета. В руке его оказалась дубинка — видимо, Геринг выронил ее. Вздрагивая при каждом вдохе, приносившем боль, Бёртон встал на одно колено. Где этот безумец? Две тени танцевали и расплывались, сливались в одну и снова разделялись. Хижины! В глазах у Бёртона двоилось. Только он подумал, уж не получил ли сотрясение мозга, как в свете блеснувшей вдалеке молнии различил фигуру Геринга. Вернее — две фигуры Геринга. Одна из них как бы сопровождала другую. Левая стояла на земле, а правая висела в воздухе.

Обе фигуры подняли руки вверх, словно Геринг хотел омыть руки дождем. Но когда обе фигуры обернулись и пошли к Бёртону, он понял, что происходит Они кричали по-немецки (одним голосом):

— Омой кровь с рук моих! О Боже, омой ее!

Бёртон поплелся к Герингу, подняв над собой дубинку. Он только собрался сбить немца с ног, как Геринг развернулся и побежал прочь. Бёртон, хромая, кинулся следом. Они спустились с холма, поднялись на другой, выбежали на широкую равнину. Дождь прекратился, молнии и гром утихли, а через пять минут, как обычно, рассеялись тучи. Белую кожу Геринга озарил звездный свет.

Словно привидение, он мчался впереди своего преследователя и, судя по всему, направлялся к Реке. Бёртон не отставал от немца, хотя сам не мог понять почему. Ноги слушались намного лучше, почти как раньше, в глазах прояснилось, перестало двоиться. Наконец он нагнал Геринга. Тот присел на корточки у Реки и уставился, не отрываясь, на волны, отражавшие своими изломами свет звезд.

— Очухался? — спросил его Бёртон.

Геринг вздрогнул. Он начал было вставать, но передумал. Застонав, он опустил голову на колени.

— Я понимал, что делаю, но не понимал почему, — проговорил он. — Карла говорила, что утром уйдет от меня, говорила, что не может спать в шуме — так сильно я кричу, когда вижу ночные кошмары. А я так странно себя вел: я умолял ее остаться, говорил ей, как сильно люблю ее, что умру, если она меня покинет. А она отвечала, что я ей нравлюсь, вернее, нравился, но что она меня не любит. И вдруг мне показалось, что для того, чтобы удержать ее, я должен ее убить. Она, крича, выбежала из хижины. Остальное ты знаешь.

— Я был готов убить тебя, — признался Бёртон. — Но понимаю, что ты просто безумен. Однако местный народ тебя не простит. Ты же знаешь, что с тобой сделают: повесят за ноги головой вниз, и будешь так висеть, пока не сдохнешь.

Геринг выкрикнул:

— Я ничего не понимаю! Что со мной творится! Эти кошмары! Поверь мне, Бёртон, если я согрешил, я расплатился за это! Но я не могу перестать расплачиваться! Мои ночи — это кромешный ад. А скоро и дни станут адом! Тогда у меня останется единственный способ обрести покой! Я убью себя! Но какой от этого толк! Я очнусь — и снова ад!

— Воздерживайся от мечтательной резинки, — сказал Бёртон, — и все пройдет. Ты сможешь. Ты ведь говорил мне, что бросил морфий на Земле.

Геринг встал и посмотрел Бёртону прямо в глаза:

— То-то и оно! Я не прикасался к резинке с тех пор, как попал сюда.

— Что! — вырвалось у Бёртона. — Да я готов поклясться, что!..

— Ты подумал, что я так дико себя вел, потому что нажевался резинки! Нет, ни капельки не жевал! Но разницы никакой.

Несмотря на всю злобу на Геринга, Бёртону стало жаль его. Он сказал:

— Ты сам открыл свой ящик Пандоры и, похоже, не сумеешь захлопнуть крышку. Не знаю, чем это кончится, но мне не хотелось бы быть на твоем месте, хотя я не сказал бы, что ты этого не заслужил.

Геринг произнес тихо, но решительно:

— Я одолею их.

— Хочешь сказать, что победишь самого себя, — сказал Бёртон. — И что же ты собираешься предпринять?

Геринг махнул рукой в сторону Реки.

— Утоплюсь. Начну все сначала. Может быть, в новом месте мне больше повезет. Ну и, конечно, мне неохота, чтобы меня подвесили, как цыпленка в лавке мясника, вверх лапками.

— Ну, тогда au revoir[55] — попрощался Бёртон. — И удачи тебе.

— Спасибо. Знаешь, ты мужик неплохой. Только выслушай один совет.

— Какой?

— Лучше не привыкай к мечтательной резинке. Пока что тебе везло. Но в один прекрасный день она одолеет тебя так же, как одолела меня. У тебя будут другие бесы, не такие, как у меня, но тебя они будут так же пугать и мучить.

— Чушь! Мне нечего от себя скрывать! — воскликнул Бёртон и громко расхохотался. — Я этой дряни сжевал предостаточно, чтобы в этом не сомневаться.

Он ушел от берега, но думал о предупреждении Геринга. Двадцать два раза он жевал резинку. И всякий раз вынужден был клясться, что никогда не будет больше к ней прикасаться.

По пути к холмам Бёртон обернулся. Туманно-белесая фигура Геринга погружалась в воду Реки. Бёртон помахал немцу рукой — не мог удержаться от трагического жеста. А потом он позабыл о Геринге. На время утихшая боль в затылке вернулась и стала острее, чем прежде. Колени его подогнулись, и, не дойдя всего несколько ярдов до хижины, он опустился на землю.

Наверное, потом он потерял сознание или впал в полуобморочное состояние, потому что не помнил, как его волокли по траве. Придя в себя, он обнаружил, что лежит на бамбуковой кровати в хижине.

Было темно, только свет звезд пробивался сквозь ветви деревьев, заслонявших окно. Бёртон повернул голову и увидел около кровати сплетенную из теней и белизны фигуру. Человек держал на уровне глаз тонкий металлический предмет, кончиком направленный к Бёртону.

Стоило Бёртону повернуть голову, как мужчина убрал предмет и заговорил по-английски:

— Мне пришлось долго искать тебя, Ричард Бёртон.

Бёртон стал шарить по полу, ища оружие левой рукой, скрытой от глаз пришельца. Но пальцы натыкались только на пыль.