Бёртон улучил момент и огляделся. Солнце только наполовину поднялось из-за гор на противоположном берегу Реки. Воздух оказался намного холоднее, чем когда-либо за все время, что Бёртон находился на этой планете. Такую прохладу он чувствовал только тогда, когда пробовал взобраться на неприступный горный хребет.

И тут один из вышедших победителем в очередной схватке оглянулся в поисках очередного врага и увидел его.

Глаза его раскрылись шире. Секунду он выглядел таким же напуганным, как Бёртон, когда только-только очнулся. Может быть, гигант никогда не видел существа, подобного Бёртону — так же как Бёртон не видел таких, как он. Если так, то он недолго предавался изумлению. Он взревел, перепрыгнул через распростертое на траве тело пораженного им врага и помчался к Бёртону, размахивая топором, которым можно было бы укокошить слона.

Бёртон тоже побежал, не выпуская из руки грааля. Потеряй он его, и ему пришлось бы туго. Без цилиндра придется голодать или прозябать, питаясь рыбой или бамбуковыми ростками.

Ему почти повезло. Бёртон изловчился и проскользнул между двумя гигантами, ухватившими друг друга за плечи и пытавшимися повалить один другого; еще один удирал, осыпаемый градом ударов дубины четвертого. И когда Бёртон уже почти удрал, двое борцов повалились наземь, подмяв его под себя.

Бёртон бежал достаточно быстро и прямо под чудищ не угодил, но отброшенная в сторону ручища одного из них ударила его под колено. Удар оказался настолько сильным, что ногу Бёртона прижало к земле, и он рухнул на колени, потом упал ничком и застонал. Кость у него, видимо, была сломана, а мышцы порваны.

И все-таки он пытался встать и добраться до Реки, пусть даже ползком. Доберется — сможет поплыть, если только не потеряет сознания от боли. Бёртон прыгнул пару раз на правой ноге, но добился только того, что его схватили сзади.

Он взлетел в воздух, перевернулся, но гигант поймал его еще до того, как он начал падать.

Чудище держало его в вытянутой руке — могучие громадные пальцы сомкнулись на груди Бёртона. Бёртон задыхался. Ребра вот-вот готовы были провалиться внутрь грудной клетки.

И все-таки он не выронил грааль и ударил им по плечу гиганта.

Небрежно, словно смахнув надоедливую муху, гигант тюкнул по металлическому цилиндру топором, и тот выпал из руки Бёртона.

А великан ухмыльнулся и согнул руку, чтобы поднести Бёртона поближе. Бёртон весил сто восемьдесят фунтов, а рука великана даже не дрогнула от напряжения.

Мгновение Бёртон смотрел прямо в бледно-голубые глаза, утонувшие в круглых костяных впадинах. Нос чудовища представлял собой один огромный кровоподтек. Губы великана выпячивались из-за выпирающих массивных челюстей, а не из-за того, как поначалу думал Бёртон, что у великанов такие мясистые губы.

Потом гигант взревел и поднял Бёртона над головой Бёртон принялся колотить его по ручище кулаками, зная, что толку от этого никакого, но ему все равно не хотелось сдаваться, как какому-нибудь пойманному кролику. Но, колотя по руке великана, он кое-что заметил.

Солнце над горами только-только начинало вставать, когда он пришел в себя. И хотя с того момента как он вскочил на ноги, прошло всего несколько минут, солнце уже, по идее, должно бы было выйти из-за гор. Этого не произошло. Солнце находилось на той же высоте, на какой его в первый раз увидел Бёртон.

Кроме того, уходивший вверх отрезок долины был виден на протяжении примерно четырех миль. Питающий камень неподалеку был последним. Дальше были только долина и Река.

Там был конец пути — или начало Реки.

У Бёртона не было ни времени, ни желания думать о том, что это означает. Он только отметил эти факты, борясь с болью, гневом и страхом. И тут великан, уже приготовившийся размахнуться топором и раскроить череп Бёртона, вздрогнул и взвизгнул. Для Бёртона это прозвучало, как свисток локомотива над самым ухом. Хватка пальцев гиганта ослабла, и Бёртон свалился на землю. На миг он потерял сознание от боли в ноге.

Придя в себя, он стиснул зубы, чтобы снова не закричать. Он застонал и сел, и от жгучей боли в ноге у него потемнело в глазах. Кругом кипела битва, но он находился в более или менее спокойном месте. Около него валялось тело гиганта размером со ствол здоровенного дерева — того самого гиганта, что собирался разделаться с Бёртоном. Его затылок, настолько прочный, что мог бы выдержать удар тарана, был проломлен.

А рядом со слоноподобным трупом великана скрючился на четвереньках человек. Увидев его, Бёртон на миг забыл о боли. Этот жутко израненный человек был не кто иной, как Герман Геринг.

Их обоих воскресили в одном и том же месте. Не было времени гадать, что значило это совпадение. Боль возвращалась. Да еще и Геринг подал голос.

Правда, несхоже было, что он способен сказать много и что у него остается время на разговоры. Весь он был залит кровью. Правый глаз отсутствовал. От угла рта до уха щека оказалась порвана. Одна рука размозжена. Сквозь порванную кожу торчало ребро. Как только он еще был жив, да еще и полз, было выше понимания Бёртона.

— Ты… ты! — хрипло прошептал Геринг по-немецки и потерял сознание. Изо рта его фонтаном хлынула кровь и залила ноги Бёртона. Единственный глаз Геринга остекленел.

Бёртон гадал, узнает ли он когда-нибудь, что хотел сказать Геринг. Но вряд ли это имело значение. Ему надо было подумать о более важных вещах.

Примерно в десяти ярдах спинами к нему стояли два великана. Оба тяжело дышали — видимо, устроили передышку перед тем, как снова ринуться в бой. А потом один заговорил с другим.

Сомнений быть не могло. Великан издавал членораздельные звуки. Он пользовался речью.

Бёртон не понимал ни слова, но сознавал, что это — речь, язык. И ему вовсе не нужно было слушать, как другой великан ответит первому упорядоченным набором слогов, чтобы утвердиться в своей догадке.

Итак, перед ним находились не доисторические обезьяны, а какой-то вид древних людей. Видимо, о них ничего не знали ученые двадцатого века, поскольку Фрайгейт рассказал ему обо всех находках, сделанных до две тысячи восьмого года.

Бёртон лег, прислонившись спиной к боку поверженного гиганта, брезгливо отбросив с лица налипшие длинные рыжие потные шерстинки.

Он боролся с тошнотой и болью в стопе и порванных мышцах голени. Если он будет шевелиться и шуметь, он может привлечь внимание этих двоих, и тогда они завершат дело, начатое убитым. Ну и что, если так? С такими ранами, в стране, где жили такие чудища — каковы были шансы остаться в живых?

Но мучительнее дикой боли в стопе была мысль о том, что в первом же путешествии, которое он про себя окрестил «Самоубийственным Экспрессом», он добился цели.

На самом деле попасть в эти края у него был один шанс на миллион, и это могло ему не удаться, тони он хоть десять тысяч раз. И все же фортуна оказалась на редкость благосклонна к нему. Такое, может быть, снова не повторится никогда. И вот-вот он мог потерять то, к чему так стремился.

Солнце, наполовину показавшись из-за гор, двигалось вдоль хребтов по другую сторону Реки. То самое место, о существовании которого он догадывался. И он сразу попал сюда. А теперь зрение его меркло, и боль уходила, и он знал, что умирает. И в слабости были повинны не размозженные кости ступни. Видимо, началось внутреннее кровотечение.

Бёртон снова попробовал подняться. Он встанет, пусть даже на одной ноге, и покажет кулак насмешнице-судьбе и проклянет ее. Он умрет с проклятием на губах.

Алое крыло зари нежно коснулось его век.

Он поднялся на ноги, понимая, что раны его залечены и он снова целехонек, хотя поверить в это было трудно. Рядом с ним стоял цилиндр и лежало несколько сложенных стопкой полотнищ различных размеров, цветов и плотности.

А в двадцати футах от него из зеленой травы поднимался другой мужчина, тоже обнаженный. Бёртон похолодел. Светлые волосы, широкое лицо и светло-голубые глаза — Герман Геринг.