Началось дознание. Как это могло случиться? Часовые у командирского шатра клялись и божились, что такого не могло быть, что надпись эта — чистое колдовство. Не было в лагере ни души из посторонних: только табунщик, что волов привел, да свинопас, что поросят пригнал. Эти двое действительно были здесь, ели и пили вместе со всеми, боролись с солдатами и слушали у костра про всякие приключения воинские.
— Ах ты, черт побери! — воскликнул Палоци. — У которого из них был нос длиннее?
— У табунщика.
— Ну, значит, это и был король!
Было ли так на самом деле или не было — неизвестно. Только рассказ про этот случай стал легендой и передавался из уст в уста: мол, на воинском биваке побывал сам король, ел, пил вместе со всеми, мерился с солдатами силой и нескольких так брякнул оземь, что у них еще и на другой день поясница ныла. Последнюю версию подтверждало и то обстоятельство, что наутро и его величество проснулся позднее обычного и весь день был какой-то вялый. Хотя при дворе о причине этой его вялости говорили совсем иначе. Днем он жаловался на сильную головную боль и даже не спустился обедать, однако уже после полудня вернулся к своим текущим делам.
От палатина прибыл гонец, привезший известие о передвижениях турецких войск в Сербии. Палатин считал, что его величеству следовало бы немедленно послать мирную депутацию к султану, «…поскольку, — писал он, — прежде нам предстоит столкновение с императором Фридрихом».
Король пригласил на совет Иштвана Банфи.
— Не хочешь поехать послом в Константинополь? — спросил он его.
— Очень уж опасно там, — отвечал Банфи, — боюсь за свою голову.
— Не бойся, друг, за нее десять тысяч турецких велю отрубить! Даю тебе мое королевское слово.
Банфи улыбнулся.
— Да только из тех десяти тысяч ни одна так хорошо не подойдет к моей шее, как та, что сейчас на ней.
Тем не менее он согласился принять поручение и тотчас же отправился в Буду, чтобы начать сборы в долгий путь.
Король проводил его до двери передней, в которой уже сидели наши селищанки и трактирщик Коряк, тоже ожидавшие аудиенции. Кроме них, разумеется, было много других посетителей — посол от трансильванского воеводы, гонец от братиславского графа.
В первую голову король занялся серьезными делами, но одновременно приказал камергеру послать за придворным священником и, как только тот прибудет, доложить ему. Впрочем, его преподобие отец Винце Макучек сам известил короля о своем прибытии: он был необыкновенно тучен и дышал с таким громким присвистом, словно в его груди кто-то на дуде играл, так что и через две двери мудрено было не расслышать.
— Пусть войдут священник, трактирщик и румынская девушка, — сказал король явившемуся доложить камергеру.
Все трое прошли в кабинет государя. Служитель церкви земно поклонился, двое других встали на колени.
— Не кланяйтесь так, святой отец, человек вы грузный, может удар случиться. Так что оставьте эти придворные церемонии.
— Слушаюсь, ваше величество.
— Обвенчайте вот эту славную чету в вашей часовенке.
— Слушаюсь, ваше величество.
После этого король повернулся к трактирщику, положил ему руку на плечо и сказал:
— Ты превосходный человек, Коряк! Мне полюбилась твоя честность, откровенность. Жалую тебя за это дворянским званием. Не хотел ты принять золотой фляжки, так получай к ней в придачу еще и серебряную саблю.
Коряк не удержался и от избытка чувств расплакался, как дитя.
Вуца же, не понимавшая по-венгерски, испугалась, не в состоянии угадать, что же столь страшное мог сказать этот «коренастый паренек» ее Коряку, так что бедняжка даже разрыдался. И вообще, ее мысли после пережитой комедии были в совершенном беспорядке: теперь она просто и не знала, чему верить, чему — нет, и только так, для утешения, шепнула возлюбленному своему по-румынски:
— Nu pot crede ca e rege! (Не верится мне, что он — король!)
Но тут к Коряку подошел паж и протянул ему золотую фляжку, саблю и грамоту о пожаловании дворянства.
— Коряк де Варпалота, — продолжал король, — отныне ты состоишь в благородном сословии! Служи верно отечеству и твоему королю в случае нужды и этой вот саблей.
— Готов служить моему королю всем сердцем! — пролепетал господин Коряк де Варпалота.
— Ну-ну, ваше благородие, — перевел Матяш разговор в шутливый тон, впервые обращаясь к Коряку как к дворянину, — оставьте частичку сердца и для своей молодой женушки. Королю довольно будет и десятинного сбора. Ты же, — повернулся он к Вуце, — тоже получишь то, чего просила: моего повара — сроком ровно на один год. После свадьбы мой управляющий предоставит в ваше распоряжение экипаж, с вами же отправится и повар. А теперь можете идти, — сделал он знак рукой.
Счастливые и радостные, они не помнили, как и вышли из королевского кабинета. Но как только дверь за ними закрылась, Вуца запрыгала от радости, словно маленький шаловливый ягненок.
Король же окликнул священника:
— Вы, святой отец, после венчания обождите в часовне. Еще кое-какие дела предвидятся. Впрочем, постойте-ка минутку.
Священник остановился на пороге приемной.
— Разрешите задать вам один вопрос, что неожиданно пришел мне в голову. Каково ваше мнение относительно того, что браки заключаются на небесах?
— Большая часть их заключается там, ваше величество, потому что любовь в сердца людей вселяет бог, а его обиталище — небо.
— Значит, в свах вы не верите?
— Свахи тоже устраивают браки, но и им бог намекает о своем желании.
— Ну, а если король приказывает кому-нибудь жениться?
— Король — помазанник божий, стоящий над народом. Если он что-то делает, значит, такова воля господня.
— Хорошо, но возьмем, к примеру, такой случай, когда бог вселил любовь в чьи-то два сердца, но вмешивается король и разделяет их. Как же тут обстоит дело с волей божьей? Ведь в первом-то случае его воля была! А двух воль не может быть по одному и тому же поводу.
Святой отец пришел в сильное замешательство. Тема была действительно трудная.
— Правильно, такой случай возможен, ваше величество, когда король забывает бога…
— Все это верно, но почему же священники-то, слуги господни, и тут слушаются короля?
Винце Макучек засопел, словно хворый медведь, и отвечал так:
— А потому, государь, что бог-то ведь далеко и он не злопамятен, а король — сидит близко, судит быстро и сердит к тому же!
Король одобрительно кивнул головой и похвалил вслух:
— Хорошо ответил, господин каноник.
В кабинет снова, как всегда после ухода очередного посетителя, вошел дежурный камергер.
— Позовите немку-селищанку, — приказал Матяш.
Для Марии Шрамм тяжелой оказалась минувшая ночь. Она, видно, и глаз не сомкнула. Лицо ее было теперь печальным и усталым, и вся она, бедняжка, трепетала, как осиновый листок.
— Подойди поближе, — пригласил ее король ласковым, ему одному свойственным голосом, — не вставай на колени. Я не люблю, когда женщина стоит на коленях. А позвал я тебя потому, что и для тебя хотел бы кое-что сделать. Вчера ты пожелала очень много. А тот, кто хочет слишком многого, мало получает.
— Пощадите, ваше величество, смилуйтесь!
— Память о маленькой шутке, которую я проделал с вами, мне хотелось бы смягчить особенной милостью и добротой. Так что говори, если чего-нибудь хочешь. Только не проси с моей головы того, что я на ней ношу, так как достанется тебе, ей-богу, простая шапка. А вот если мужа желаешь себе выбрать, в этом я могу тебе помочь. Ну, посмотри мне прямо в глаза и говори.
— Не смею, — пролепетала вдовушка.
— Хочешь замуж?
— Как будет угодно вашему величеству.
— За кого хочешь?
— За кого прикажете. Король задумался.
— Гм! А скажи-ка, нравится тебе вчерашний король? Мария промолчала.
— Ну, признайся, что он был куда лучшим королем, чем я? А?
Вдовушка еще ниже опустила свою красивую головку.
— Я так думаю; уж коли его дурацкий колпак с бубенцами будет отныне украшать твою голову, так пусть за это сам он сидит у тебя под башмаком. И назначу я его моим старшим виночерпием. Ну, что скажешь ты на это, Мария Шрамм?
