Но сейчас они вдевятером сидели вокруг стола и не думали ни о большом будущем, ожидавшем их, ни о великой чести, — и только недовольно ворчали по поводу простывшего супа. В особенности рассержен был король.

Когда старший кухмистер, весь дрожа, спросил: «Прикажете подогреть, ваше величество?» — король гневно прикрикнул на него:

— Пошел ко всем чертям. Забери это да принеси лучше какого-нибудь жаркого! — И, уже обращаясь к товарищам, пояснил: — Терпеть не могу трех вещей: разогретого супа, монахов-расстриг и бородатых женщин.[50]

Вскоре подали отбивные, рыбу, отличное жаркое на вертеле. И остывший суп был тут же забыт. Еда, вообще говоря, — как дорожная повинность: она мостит дорогу, чтобы по ней затем легче катилось вино.

После первого же глотка Матяш поманил к себе одного из камердинеров:

— Возьми из стеклянного буфета золотую фляжку, наполни ее обычным вином и тотчас отнеси трансильванскому вознице, а то он, наверное, умирает от жажды. Кроме того, налей токайского вина в простой глиняный кувшин и передай ему же, но уже из-под полы, и поясни, что это посылает ему человек, которому он дал два золотых. И еще скажи ему, что эти два сосуда олицетворяют истинное положение вещей в Варпалоте. Пусть он попробует оба сорта вина и выберет себе по вкусу с тем, чтобы и посуда за ним осталась.

— Слушаюсь, ваше величество.

— Когда выполнишь поручение, доложи нам о результатах.

Молодые вельможи пировали, сидя за круглым столом, и гадали о тайном смысле королевского поручения. Матяшу нравились такие беседы, и он всегда поощрял их.

— Ну так кто из вас сообразил, в чем дело? Первым отозвался Драгафи:

— Золотая фляжка с простым вином — это шут, наряженный в королевское платье, а глиняный кувшин с токайским означает короля, переодетого в простую одежду.

— Что ж, пока все правильно, — улыбнулся король. — Только теперь скажите мне, каков будет ответ возницы? Кто угадает — получит от меня на память саблю.

Тут уж все принялись отгадывать. Сабля из рук короля — большая почесть! Ради этого стоит пошевелить мозгами.

— Ясное дело, — поспешил с ответом Лацкфи, юноша с лихо закрученными усами. — Кучер — парень не дурак и потому выберет он золотую фляжку.

— Это еще не известно, — возразил Батори. — Если кучер пьяница (а он наверняка пьяница), то, отведав токайского, он не сможет устоять перед искушением. В человеке сердце — барин, ум — хозяин, но только глотка — настоящий властелин.

Каждый отстаивал свою точку зрения, и вскоре все собравшиеся разделились на два лагеря. Только хитрый Пал Гути додумался и до третьей возможности:

— Если кучер — человек умный, то он перельет плохое вино в глиняный кувшин, а хорошее — в золотую фляжку и оставит себе и фляжку, и хорошее вино.

Наградой Гути, придумавшему столь хитроумное решение, был веселый смех его сотрапезников, и даже король вполне серьезно кивнул ему в знак одобрения:

— Если я не ошибаюсь в вознице, то ты, Гути, подобрался ближе всех к истине. Но все-таки еще не совсем нащупал ее. Ты ищешь слева, а она — справа. Если я, разумеется, сам не заблуждаюсь.

И еще долго смеялись они, пытаясь представить себе удивление кучера, душевные терзания, жертвой которых он станет, подобно ослу Буридана, который умер с голоду между двумя охапками сена. Одновременно, украдкой от короля, гости стали перешептываться друг с другом о том, что-де, мол, трансильванский возница — молодец и что поставленная ему задача достойна пера Галеотто (надо будет по возвращении в столицу рассказать итальянцу, пусть он запишет и этот случай для наших потомков). Однако прежде хорошо было бы выяснить «наш особый вопрос». И молодые люди принялись незаметно толкать друг друга под столом, понукать: «Ну, давай скорее, начинай ты!» Каждый из них хотел взвалить поручение на соседа. Только, когда король собирался уже встать из-за стола, Войкфи, подмигнув остальным, — бог, мол, с вами, я готов принести себя в жертву! — начал. Говорил он в шутливом тоне, осторожно, — так ходит кошка вокруг крынки с молоком, чтобы ненароком не опрокинуть:

— Нет бедному венгру счастья ни в чем и нигде, ваше величество.

— Почему же вдруг? — удивился король.

— В Селище плохи дела, — продолжал Войкфи, — потому что там много женщин и мало мужчин. В Варпалоте же теперь наоборот: много мужчин, а женщин — мало.

Король не только не возмутился, но даже с интересом посмотрел на сотрапезников.

— Что верно, то верно. Только этой беде не поможешь. Или, может быть, вы придумали что-нибудь дельное? Ну, выкладывайте, у кого есть хорошая мысль.

— Войкфи пусть говорит. Он у нас дипломат! — закричали все в один голос.

— Из Войкфи не получится дипломата, — возразил король, и лицо Войкфи омрачилось. — Потому что слишком уж умное у него лицо и вид внушительный. — Лицо у Войкфи просветлело. — Такого человека я никогда не стану использовать в качестве своего посла, потому что все станут его остерегаться, боясь, что он легко сможет их провести. Я отдаю предпочтение глупым физиономиям. Глупое лицо — это уже половина успеха. С таким человеком всякий с готовностью пускается в разговоры и, очарованный своим превосходством, даже не замечает, что с него уже давно содрали шкуру. Неприметная внешность при больших внутренних достоинствах — вот бесценное сокровище в дипломатии!

— Ну, что ж, хоть мне и не суждено быть послом вашего величества, — весело заметил Войкфи, — все же относительно красавиц селищанок у меня есть план.

— Что ж, послушаем.

— Нас здесь восемь человек. Ваше величество — девятый. Но король есть король, ему пальма первенства! Значит, одну выбирает себе он. Остается на восьмерых две красотки. Так ведь?

— Не совсем, — возразил король. — Одну у меня уже выкупили за два золотых.

— Ваше величество самый расточительный государь в Европе!

— Которую? — спросил Батори. — Если, конечно, это не государственная тайна…

— Девушку.

Батори так и подскочил.

— Как? Девицу за два золотых? Я, государь, объявляю себя мятежником!

— Тем лучше. Я велю тебя арестовать. Будет одним претендентом меньше.

— Что верно, то верно! Нельзя мне восставать на короля…

— А посему в условиях благословленного, мира ты, дорогой Войкфи, можешь смело излагать свой план. Только наперед предупреждаю: если ноги малы, больших сапог не шей.

— Мой план очень прост. Вечером мы отправимся на лужайку за черепичной беседкой и там, на траве, затеем борьбу. Четверо побежденных могут отправляться с богом, куда им угодно, а победители будут бороться дальше. Так мы и порешим дело честно, благородно, по-рыцарски, пока не останемся с кем-то вдвоем.

— Останемся? — передразнил его широкоплечий Канижаи, подчеркнув эгоистичную обмолвку Войкфи. — Хорош гусь!

Матяш только головой покачал:

— Нет, друг мой, из этого ничего не выйдет. Твое благородство на одном колесе, да и то со скрипом катится, а ведь тачка и та о двух колесах бывает. Какой же ты рыцарь, если не подумал даже о желаниях самих женщин? Они тоже некоторое отношение к твоему плану имеют! Для торга нужен и покупатель и продавец. Только для разбоя достаточно одного грабителя. Женщины пребывают под моей кровлей. Дурачиться нам можно, но дурачками быть — не стоит. Веселиться — дозволяется, охальничать — нельзя. Потанцуем с ними немного, и — точка. Так я говорю, Ланселот? Ну что ты так иронически усмехаешься, старина? Я и сам — не архиепископ калочский *. Я не говорю, что даже небольшая шалость — великий грех. Женщина не горшок глиняный, пальцем дотронешься — не расколется. Так что я ничего против не имею, если в пылу танца кто-нибудь из вас обнимет или поцелует какую красавицу. Насколько мне известно, королем Муйко поцелуи дозволены. Но пощечины, которые вы за это рискуете получить, соскрести с физиономии несчастного он уже не в силах. Селищанки приехали просить мужей, и они получат их. Но настоящих мужей, законных. Я уже приказал Муйко так и поступать. Так что, если вам, господин Батори, угодно…