При рассмотрении нравов интеллигенции вне пределов императорской России следует иметь в виду, что во всем остальном мире ничего подобного русской интеллигенции не существовало, что ее эквивалентом можно считать круги интеллектуалов. Без этих кругов просто–напросто не смогла функционировать эффективно ни одна система управления обществом. Происхождение слоя интеллектуалов (или интеллигенции) связано с разделением труда на физический и умственный; уже шаманы и знахари в зародыше представляли собой представителей интеллектуального слоя общества. Уже на Древнем Востоке достигла своего расцвета идеология, носителем которой всегда выступали определенные профессиональные группы. В своей интересной книге «Идеологии Востока» отечественный исследователь М. Рейснер пишет: «И среди них выдвигается на первый план та профессиональная группа, которая завершает фикцию внеклассового общества. Это интеллигенция… Характерным ее признаком является добывание материальных средств при помощи производства идей, идеологических форм и применения их на практике. Условия хозяйства в большинстве восточных стран чрезвычайно способствовали образованию и развитию этой группы в виде специалистов как материальной, так и магической техники и науки. Выдающееся положение таких жрецов и бюрократов не вызывало особенных возражений, так как, очевидно, население без них осталось бы и без надлежащей хозяйственной помощи» (223, 28). Интеллигенция (интеллектуальный слой общества) занимает значительное место в духовном производстве, оказывающем сильное влияние на материальное производство и функционирование социума и цивилизации.

Неудивительно, что в Византии высоко ценилось знание, которое является «продуктом» духовного производства и носителем которого выступают интеллектуалы (интеллигенты). Ведь знание необходимо было и императорам, и чиновникам, и всем остальным подданным империи; его же можно было приобрести в процессе образования. В условиях православной византийской цивилизации знание рассматривалось как средство обоснования религиозных догм, достижения истины, познания божества и морального самосовершенствования христиан. Существенно было и то, что знание использовалось для разоблачения ересей и борьбы с ними, для ч выявления всего полезного у языческих авторов, чтобы поставить его на службу христианству.

Ценность знания и образования следовала из чисто практических потребностей функционирования громадной державы. «Византийская империя была централизованным государством. Во главе его стояло правительство, которое, по образному выражению, было «правительством писцов». Круг вопросов, которые находились в его ведении, был чрезвычайно широк. Оно осуществляло правосудие, распоряжалось финансами, занималось дипломатией и многими другими видами деятельности. Огромный бюрократический аппарат нуждался в хорошо обученных чиновниках, которые легко бы справлялись с возложенными на них довольно обширными и разнообразными обязанностями» (142, 375). Вполне понятна значимость интеллектуалов в функционировании византийской империи, где многие императоры, в том числе и Анна Комнина, были образованными.

Византийские интеллектуалы нередко образовывали кружки, где обсуждались в основном «ученые» вопросы. Так, известен в первые годы царствования Константина IX кружок интеллектуалов, образовавшийся вокруг весьма просвещенного и образованного «первого царского министра» Константина Лихуда. В него входили знаменитый историограф Михаил Пселл, писатель Иоанн Мавропод, будущий константинопольский патриарх Иоанн Ксилифин. «Преданность наукам и своеобразная ученая дружба возвышали этих сравнительно молодых людей над окружающим их «морем невежества», составляли предмет их гордости и создавали ощущение избранничества» (157, 201). Из них Михаил Пселл претендовал как философ на роль государственного деятеля, считая взаимообусловленными и едиными ученую и государственную деятельности. Между участниками этого кружка интеллектуалов существовала, в силу общности их литературных и научных интересов, утонченная интеллектуальная дружба. Для нравов византийских интеллектуалов характерен примат «дружбы», личные связи и обусловленные ими услуги значили гораздо больше, чем строгое исполнение долга. Михаил Пселл склонен был решать все в пользу «дружбы»: «Ты не допускай злоупотреблений, глядя на них, а просто не замечай их, ты должен смотреть, но не видеть, слушать, но не слышать» (142, 593).

Византийские интеллектуалы, за редким исключением, не решались выставлять напоказ свою образованность и ученые занятия. Они, как правило, вели спокойное существование, характерное для эпикурейского образа жизни, предпочитая общение в кругу полуучеников–полудрузей бурной изменчивой придворной жизни. За возможность тихой жизни благодарит судьбу Лев Философ (его современники упрекали, как потом и Пселла, в пристрастии к эллинской'культуре). Предпочитает безмятежную жизнь и ученые занятия в окружении близких людей хлопотным обязанностям патриарха и Фотий; к такому образу жизни стремится и Иоанн Мавропод.

Нет ничего удивительного в том, что византийские интеллектуалы жили достаточно долго (не только по меркам того времени). Так, средний возраст жизни византийца периода IX–XII вв. весьма невелик — половина населения империи не доживала до 35 лет. Как показывают демографические исследования, дольше всего жили императоры, интеллектуалы и отшельники: «Примерно на десять лет больше продолжительности жизни василевсов IX–XII вв. оказывается средний возраст известных византийских интеллектуалов. По подсчетам специалистов, в эпоху Комнинов ученые в среднем жили до 71 года» (142, 589). Еще больше жили отшельники, «святые» старцы — до 80 и 90 лет.

Следует отметить, что деятельность византийских интеллектуалов была направлена на благо общества. В эпоху Комнинов весьма эффективно действовали литературные и философские кружки, в которые объединились почитатели и любители науки и литературы. Одним из них руководила и направляла его деятельность дочь Алексея I Анна Комнина. Упомянутый выше Ш. Диль пишет о ней: «Это не была только образованная женщина, это была женщина ученая. Все.1 современники одинаково восхваляют ее изящный аттический слог, силу и способность ее ума разбираться в самых запутанных вопросах, превосходство ее природного гения и прилежание, с каким она старалась развить его дары, любовь, какую она всегда выказывала к книгам и ученым разговорам, наконец, универсальность ее познаний» (77, 243). Участники ее и других кружков не только занимались учеными разговорами, но и обсуждали трактаты, подготовленные ими для своих покровителей по различным отраслям знаний, которые затем использовались в практической деятельности различных сфер общества. Следует помнить и то, что именно интеллектуалы поздней Византии сформулировали гуманистические идеи, оплодотворившие европейскую культуру эпохи Ренессанса.

Интеллектуалы сыграли немаловажную роль и в истории японского общества, в формировании японской национальной культуры. Известно, что они способствовали объединению Японии и образованию централизованного государства. В свое время сегун Иэясу как–то признался Хонда Масанобу: «Когда я был молод, то слишком много времени занимался военным делом, на учебу же времени не оставалось, и вот поэтому на старости лет я довольно невежественен» (118а, 44). Иэясу был неэмоциональным человеком, поэтому не интересовался особенно поэзией; когда ему приходилось, согласно традиции, участвовать в поэтических соревнованиях, то стихи за него обычно писал кто–либо из ученых. Однако он страстно интересовался историей и литературой практического или информативного характера. Его особенно интересовали проблемы, связанные с управлением социальными процессами.

Это объясняет, почему Иэясу внимательно следил за диспутами интеллектуалов, принадлежащих к различным религиозно–философским школам, но не принимал чью–либо сторону, стремясь использовать все ценное, рождавшееся в этих спорах. «Он обожал литературные дискуссии, — пишет К. Кирквуд, — равно как и споры о буддийской философии, и рассказывают, что одним из его излюбленных развлечений было собирать вместе несколько образованных священников и устраивать между ними споры. Эти дискуссии затягивались надолго, ибо об одной из них сообщается, что она продолжалась с восьми вечера до двух часов ночи. Для самих участников они были довольно выгодны; в одном случае мы узнаем о подарках в 100 коку риса, а в другом — в 100 серебряных монет, не говоря уже о платьях, которыми одаривали их после окончания спора» (118а, 45). Присутствуя на спорах интеллектуалов, принадлежащих к буддийским и конфуцианским школам, сегун заимствовал у них, все, что могло пригодиться для управления страной. В результате он отдал предпочтение конфуцианству, учению школы Тэйсю, которое стало официальной идеологией токугавского сегуната.