Хмельное питье (пиво, брагу и мед) всякий варил у себя, сколько ему нужно было для обихода, иногда его варили семьями, миром, и тогда говорили о мирской бражке, мирском пиве; виноградное вино было доступно даже простым людям уже в X веке на Руси. На пирах князей, владык и бояр пили вина, пиво и меды из драгоценных сосудов, серебряных и хрустальных кубков. «При этом строе жизни, — пишет И. Прыжов, — пьянства в домосковской Руси не было, — не было, как порока, разъедавшего народный организм. Питье составляло веселье, удовольствие, как это и видно из слов, вложенных древнерусским грамотником в уста Владимира: «Руси есть веселье пити, не можем без того быти». Но прошли века, совершилось многое, и ту же поговорку ученые стали приводить в пример пьянства, без которого будто бы не можем быта… Около питья братски сходился человек с человеком, сходились мужчины и женщины, и, скрепленная весельем и любовью, двигалась вперед социальная жизнь народа, возникали братчины, и питейный дом (корчма) делался центром общественной жизни известного округа. Напитки, подкрепляя силы человека и сбирая около себя людей, оказывали… самое благодетельное влияние на физическую и духовную природу человека» (214, 10).
Иное положение сложилось после татарского завоевания Руси; именно у татар Иван Грозный позаимствовал кабак. Однако в отличие от татарского кабака, где можно было есть и пить, в московском кабаке разрешалось только пить крестьянам и посадским людям. Ведь только им запрещалось приготавливать домашние напитки; все это привело к развитию пьянства и увеличению доходов казны и откупщиков. Все остальные люди пили напитки у себя дома и имели право владеть кабаками, а именно: кроме царя, кабаками владели священнослужители и бояре. Чтобы доходы шли в казну, московское правительство ввело институт кабацких голов и целовальников, а в XVII веке появились и корчемные сыщики — все они получили «право надзора над общественной и домашней жизнью народа, право входить в его семейную жизнь с обыском, насилиями, производя срам и оскорбление нравственного достоинства человека…» (214, 74). Однако народ варил пиво, курил вино и заводил тайные корчмы, а в кабаки не шел — там собирались одни питухи. Дворовые люди, крестьяне и дворники крадут у бояр вино и торгуют им, корчемствуют архиерейские служители, монахи и монахини. Следует отметить, что у русского народа так называемой пьяной традиции никогда не существовало; пьянство пришло в наше отечество со стороны, недаром еще в конце XVII столетия на Руси был учрежден специальный «орден за пьянство» — тяжелая чугунная плита с железным ошейником, с выпивохой же обращались весьма круто.
Московское, а потом императорское правительство ставило перед собой две взаимоисключающие цели: увеличивать доход от «питья» и сократить народное пьянство. «Именно эта лицемерная по своей сути политика, — отмечает А. Серегин, — красной нитью проходит через историю кабацкого вопроса в России. С одной стороны, монах бичует пьянство, с другой — велит с прибылью собрать «напойные» (245, 135). Вот почему алкоголь стал все глубже и глубже проникать в русское общество.
И. Прыжов показывает, что привело к появлению в деревне «неслыханного запоя», как за 140 лет существования питейного откупа (к середине XIX века) его доход увеличился в 335 раз, что в 1859–63 годах на 70 миллионов человек приходилось всего 216 откупщиков, чей ежегодный доход достигал, по разным оценкам, от 500 млн. до 780 млн. рублей, не считая украденные ими громадные суммы (214, 234, 241). Понятно, что откуп был выгоден всем, кто им занимался, а также различного рода чиновникам, получающим от откупщиков немалые взятки. В сведениях по питейному делу, изданных министерством финансов Российской империи, имеется перечень из 26 пунктов экстраординарных расходов откупщика, куда входят чиновники от губернатора до винного пристава.
Злоупотребления откупщиков достигли таких размеров, что в 1859 году в разных местах империи происходили волнения и беспорядки. В это время по всей русской земле проносится мысль о воздержании и трезвости. Еще в 1858 году в Литовском крае возникло общество трезвости, затем к нему присоединились Ковенская и три четверти Виленской губернии, а потом и Гродненская губерния. Подобные общества появились в Нижнем Новгороде, Саратовской, Рязанской, Владимирской, Пензенской, Тверской и других губерниях. «Это делалось по одной лишь инициативе народа», — подчеркивает И. Прыжов (214, 244). Для надзора за трезвостью в каждом селении выбирали старшину, за излишнее употребление вина мирским приговором налагался штраф и телесное наказание (до 25 уларов). Последствия движения за трезвость были самыми благодатными — крестьяне отказывались пить спиртное, цены на вино и водку покатились вниз и никакие ухищрения откупщиков, в том числе и вмешательство полиции, не помогли. Откупщики пытались через министра внутренних дел повлиять на священнослужителей, чтобы те проповедовали народу необходимость умеренного употребления вина, но обер–прокурор Синода благословил священнослужителей содействовать движению за трезвость. И тогда в дело вмешался министр финансов, который уничтожил приговор городских и сельских обществ о воздержании и велел не допускать впредь собраний и сходов для этих целей. Таким образом, правительство одержало верх над церковью в таком важном вопросе, как борьба за трезвость.
Именно под прессом правительственной политики, направленной на все большее извлечение денег от продажи спиртного, Россия все больше хмелела, однако этот процесс распространялся вширь, а не вглубь. Наша страна по потреблению алкоголя занимала одно из последних мест в Европе (речь идет о потреблении на душу населения); впереди же находились Франция, Швеция, Германия и другие европейские страны. О. Платонов пишет в книге «Русский, труд»: «Пьянство в крестьянской среде было чрезвычайным делом. Еще в начале нашего века абсолютное большинство крестьян пили только по праздникам (по престольным праздникам, на пасху, масленице, на свадьбах и базарах — В. П.). Были, конечно, на селе пьяницы. Но, как правило, деклассированный люд, глубоко презираемый сельчанами» (205, 53). Иное дело, что европеец свое ведро с небольшим выпивал в течение года рюмками, то русский крестьянин выпивал это ведро за время праздников и поэтому был пьян, когда пил.
Одной из черт характера (нравов) русского народа является его религиозность. Отечественный философ Н. О.Лосский пишет о том, что русский человек ищет абсолютное добро: «Искание абсолютного добра, конечно, не означает, что русский человек, например, простолюдин, сознательно влечется к Царству Божию, имея в своем уме сложную систему учений о нем… Русский человек обладает особенно чутким различением добра и зла; он зорко подмечает несовершенство всех наших поступков, нравов и учреждений, никогда не удовлетворяясь ими и не переставая искать совершенного добра» (156, 241).
Религиозность русского народа проявляется в разных формах, например, в XIX веке она выражалась в великой, золотой литературе, которая занималась исканием и смысла жизни, и абсолютного добра, а также в расцвете религиозной философии. Религиозность непосредственно проявляется среди крестьянства в том, что тогда было развито паломничество к святым местам — в Троицко — Сергиевскую лавру, Киево — Печорскую лавру, Соловецкий монастырь, Почаевский монастырь, Оптину пустынь, за рубежом — на знаменитый Афон, в Иерусалим. У крестьян имелась потребность, причем страстная потребность, в поклонении чудотворным иконам Богоматери, находящимся в разных местах.
Русский народ (а он в подавляющей своей массе представлял крестьянство) воспринял Христа как идеального человеколюбца; поэтому истинное духовное просвещение, замечает Достоевский в своих «Дневниках писателя», народ получает в молитвах, сказаниях, в почитании великих сподвижников (81, февраль, 1,2). Историческими идеалами нашего народа являются Сергий Радонежский, Феодосии Печорский, Тихон Задонский. Особенно большое влияние на нравственность русского народа и его нравы оказал жизненный путь «великого старца» Сергия Радонежского, который бежал от общества людей, а в итоге стал его духовным предводителем. Своим «высоким житием» он внушал людям веру в их нравственные силы. Ярко это выразил В. Ключевский: «При имени преподобного Сергия народ вспоминает свое нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое, и затверживает правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной. Это возрождение и это правило — самые драгоценные вклады преподобного Сергия, не архивные или теоретические, а положенные в живую душу народа, в его нравственное содержание. Нравственное богатство народа наглядно исчисляется памятниками деяний на общее благо, памятниками деятелей, внесших наибольшее количества добра в свое общество. С этими памятниками и памятями срастается нравственное чувство народа; они его питательная почва; в них его корни; оторвите его от них — оно завянет, как скошенная трава. Они питают не народное самомнение, а мысль об ответственности потомков перед великими предками, ибо нравственное чувство есть чувство долга. Творя память преподобного Сергия, мы проверяем самих себя, пересматриваем свой нравственный запас, завещанный нам великими строителями нашего нравственного порядка, обновляем его, пополняя произведенные в нем траты». (123, 209).
