Ведь крестьяне обратились в холопов–рабов, владельцы стали продавать их подушно. Здесь Бирон поставил точку в юридическом плане, узаконив торговлю людьми: Сенату было предложено облагать «работорговлю, таким же налогом, что и продажу любой собственности». Падение нравов в обществе и среди крестьянства вызвано окончательным узаконением крепостного рабства. Невозможно описать те издевательства и мучения, которые переносили крестьяне, — провинциальный дворянин, сам являвшийся рабом, коему могли отрезать язык и уши, вырвать ноздри и побить кнутом, вытворял невообразимое с находившимися от него в зависимости крестьянами–рабами. Естественно, что наступила эпоха, полная развращенных нравов, тем более, что пример подавало само бироновское правительство.
В качестве образчика господствовавших тогда нравов приведем отношение троюродного брата Петра Великого, генерал–аншефа Леонтьева к крепостному крестьянину. Когда он бывал недоволен обедом, то призывал к себе своих двух поваров, один из которых был французом, а другой крепостной русский. Французу выносился резкий выговор, тогда как русского подвергали истязанию. Сначала его секли в присутствии генерала, затем заставляли съесть густо покрытый солью и перцем кусок хлеба, большую селедку без хлеба и выпить два стакана водки, после чего его запирали на сутки без воды. Иностранцам, присутствующим при этих варварствах, Леонтьев говорил: «С французом я так поступать не могу — он мне всадит пулю в лоб. С русскими же иначе нельзя — это единственный способ держать их в руках. Мой отец меня этому учил и был более чем прав» (104, 135–136). Можно себе представить, что же творили в глухих углах Российской империи грубые и невежественные дворяне и отставные офицеры, жизнь которых носила полуживотный характер.
Все это не проходило бесследно, и в соответствующий момент происходил социальный взрыв в виде мятежей, восстаний и пр- Глубокого ума человек П. Долгоруков писал: «Долготерпение в страдании, то, что в древности называлось стоицизмом, лежит в характере русского человека и, может быть, в большей степени, чем это желательно для чувства национального достоинства. Русский способен вынести бесконечно много, страдать долго без жалобы и ропота, но когда настает реакция, естественная и законная, он закусывает удила и обуздать его почти невозможно» (104, 13). Иго рабства оказало в ту эпоху бироновщины различное воздействие: слабые натуры впадали в уныние, топили в водке свое горе и спивались; вторые бежали, кто за границу (таковых насчитывалось 250 000 человек, многие после объявленной амнистии Елизаветой вернулись в качестве казенных крестьян в южнорусские степи), кто в темные леса и далекие степи, превращаясь в бродяг и воров; третьи объявляли войну обществу, лишившему их элементарных человеческих прав, собирались в разбойные шайки и захватывали барские усадьбы, жгли деревни, зверски истязали их жителей, грабили и убивали на реках. Только императору Павлу I удалось уничтожить речной разбой.
Доведенные до отчаяния крепостные продолжали убивать помещиков и. в XIX веке. Так, Ф. Достоевский очень сильно переживал смерть своего отца, надворного советника, который был умерщвлен своими крепостными крестьянами в 1839 году. По мнению Томаса Манна, эта смерть наложила отпечаток на творчество Достоевского: «Мне кажется совершенно невозможным говорить от гении Достоевского, не произнося слова «преступление»… Нет сомнений, что подсознание и даже сознание художника–титана было постоянно отягощено чувством вины, преступности, и чувство это отнюдь не было только ипохондрией» (158, 330–331). Во всяком случае, жестокость отца, приведшая его к гибели, вызвала сильнейшее нервное потрясение у писателя, оставшееся в памяти навсегда и выразившееся в его произведениях.
Рабская атмосфера, господствующая в императорской России, и связанное с ней узаконенное насилие в виде позорных наказаний наложили глубокий отпечаток на нравы русского народа. Рабство, деспотизм и насилие оставило нам в наследство татаро–монгольское иго, когда «правда по закону святую оказалась вытесненной битьем и ругательствами. Это видно даже по татарским словам: дурак, кулак, кулачное право, кандалы (кайданы), кат (палач), бузовать, башка и пр.; мы не говорим уже о том, что именно татары ввели правеж вместо права и кнут в качестве наказания, а также кабак вместо корчмы (об этом речь будет идти немного ниже).
В начале XX века русский врач Жбанков говорил: «Полвека отделяет нас от того ужасного мрачного времени, когда большинство русского населения — крестьяне — находилось в рабском состоянии, когда личность в России вовсе не уважалась, и телесные наказания и всякие насилия и надругательства были бесконечно распространены повсюду л над всеми: «мудрено было прожить в России без битья*. Рабство, угнетения и позорные наказания развращали всех, не проходили бесследно и для высших сословий, по всем гуляла властная рука, вооруженная розгой, кнутом, плетью, палкой шпицрутенами. Конюшни для крестьян, «сквозь строй» — и дисциплинарные батальоны для военных, бурса, корпуса и другие учебные заведения, не исключая и высших, для детей и юношей, третье отделение с розгами для вольнолюбивых чиновников и державная «дубинка» для вельмож; стыд и женская честь не признавались, и женщины от крестьянок до знатных дам также наказывались позорно и публично» (143, 151).
Однако с отменой крепостного права остались в употреблении розги для крестьян, бродяг, штрафных солдат и заключенных в арестантских ротах. При этом следует подчеркнуть, что высеченный розгами крестьянин лишался навсегда права быть избранным на какую–нибудь общественную должность. На протяжении почти полувека применяемые телесные наказания «подпитывали» грубые и жестокие нравы среди населения, в том числе и крестьян. Наряду с этим усилилось и незаконное избиение, мордобой и рукоприкладство, обрушивавшиеся на солдат и крестьян. Наконец, только манифестом царя 11 августа 1904 года в основном отменены телесные наказания (их оставили для преступников–бродяг, заключенных, каторжных и ссыльно–поселенцев). Но несмотря на манифест, в различных местах Российской империи продолжались телесные наказания и избиения. Эти жестокие нравы тоже подготовили все ужасы свершившейся потом революции и последовавшей за ней гражданской войны с ее белым и красным террором.
Жестокость оказывала влияние на поддержание другого порока — пьянства; причем возник миф о том, что пьянство — это черта русского народа (этот миф и сейчас используется определенными силами для достижения своих нечистоплотных целей). Посмотрим, как же обстояло дело в действительности с «традиционным» русским пьянством. Прежде всего нужно отметить, что интерес к хмельному у рода человеческого возник в седой древности. Уже в 4-ом тысячелетии до нашей эры в Древнем Египте знали вкус виноградного вина и пива; широко проповедовался культ вина в Древней Греции; литературные памятники донесли до нас невоздержанность в употреблении вила древними римлянами, достаточно вспомнить описания «лукулловых пиров», где в винном угаре тонули и общественная мораль, и общепринятые нормы поведения; совещались под хмельком о важнейших делах персы. «У самых цивилизованных и просвещенных народов очень принято было пить», — писал в своем трактате о пьянстве М. Монтень (171, 302).
Ветхозаветный пророк Исайя сообщал о древних евреях, что те вставали рано утром, чтобы гнаться за опьяняющими напитками, и засиживались ночью, чтобы сжигать себя вином; на пагубную страсть древних евреев жалуются и другие библейские тексты. Та же христианская Византия, которая возвестила миру аскетизм и воздержанность, не смогла справиться с устоявшимся пороком. Уже в древние времена отдавали себе отчет многие, что пьянство представляет собою пагубный общественный нрав, недуг, и нуждается в государственном врачевании. Древние египтяне за пьянство подвергали наказанию и осмеянию; в древнем Китае поняли, что пьянство может стать причиной разрушения государства, поэтому в соответствии с указом императора Ву Венга захваченные во время попойки лица приговаривались к смертной казни; уличенных в пьянстве в Индии поили расплавленным серебром, свинцом или медью; в древней Спарте не казнили, а специально спаивали пленных рабов, чтобы юноши видели их скотское состояние и воспитывали в себе отвращение к нему. Из этого перечня, который можно было бы продолжать до бесконечности, А. Серегин делает вполне справедливый вывод, что «пьянство с древнейших времен не являлось прерогативой какой–либо страны, национальности», что, «сметая на своем пути этнические и государственные границы, оно не обошло ни одну страну, ни один народ» (245, 132). И Русская земля, которая издавна, со времен светлого князя Владимира жила «по правде и закону святу», не составляла в этом плане исключения. И. Прыжов в своей интересной книге «История кабаков в России в связи с историей русского народа» пишет: «Всякое мирское дело непременно начиналось пиром или попойкой, и поэтому в социальной жизни народа напитки имели громадное культурное значение. То были изстаринные ячные и медвяные питья, которые Славяне вынесли из своей арийской прародины и пили с тех пор в течение длинного ряда веков, вырабатывая свою культуру: брага, мед, пиво, эль и квас, хмельной напиток, чисто славянский, обоготворенный у соседей Скандинавов в образе вещего Квасира» (214, 7–8). Брага называлась хмельной, пиво бархатным, меды стоялыми, квасы медвяными.
