Следует отметить, что положительное влияние на купеческие нравы в николаевское время оказывали главные торговые деятели нижегородской ярмарки — этого всероссийского торжища, — которыми были крепостные крестьяне. Тогда существовал закон, запрещающий предоставлять кредит крепостному в сумме свыше пяти рублей, и поэтому с этими, по выражению А. де Кюстина, «рабами–миллионерами», «банкирами–крепостными» сделки на огромные суммы заключаются на слово. «Не забывайте, что те, кому принадлежат рабы–миллионеры, могут в любой день и час, — пишет А. де Кюстин, — отобрать у последних их состояние. Правда, такие акты произвола редки, но они возможны. В то же время никто не помнит, чтобы крестьянин обманул доверие имеющего с ним торговые дела купца. Так в каждом обществе прогресс народных нравов исправляет недостатки общественных учреждений» (144, 289). Во всяком случае, лучшие представители российского купечества 1‑й и 2‑й гильдии и заводчики — Демидовы, Щукины, Третьяковы, Морозовы, Путиловы, Гучковы и др. — отказались от мелкоторгового российского принципа «не обманешь — не продашь». Но для этого нужны были образование и усвоение представителями купеческого сословия минимума культуры, а также отказ от грубых нравов.
Именно в пореформенной Российской империи и начался довольно интенсивно процесс основательного окультуривания купечества. Писатель П. Д.Боборыкин в «Письмах о Москве» так описывает данный процесс: «До шестидесятых годов нашего века читающая, мыслящая и художественно–творящая Москва была исключительно господская, барская… В последние двадцать лет, с начала шестидесятых годов, бытовой мир Замоскворечья и Рогожской тронулся: детей стали учить; молодые купцы попадали не только в коммерческую академию, но и в университет, дочери заговорили по–английски и заиграли ноктюрны Шопена. Тяжелые, тупые самодуры переродились в дельцов, сознававших свою материальную силу уже на другой манер… Тягаться с некоторыми коммерсантами, поднявшимися уже до барского тона и привычек, нет возможности… А миллионер–промышленник, банкир и хозяин амбара не только занимают. общественные места, пробираются в директора, в гласные, в представители разных частных учреждений, в председатели благотворительных обществ; они начинают поддерживать своими деньгами умственные и художественные интересы, заводят галереи, покупают дорогие произведения искусства для своих кабинетов и салонов, учреждают стипендии, делаются покровителями разных школ, ученых обществ, экспедиций, живописцев и поэтов, актеров и писателей» (24).
Здесь писателем схвачен исторический этап смены господства аристократии владычеством буржуазии не только в сфере экономики, но и на арене общественной жизни. В Западной Европе аналогичная ситуация характерна для эпохи Возрождения, когда будущие купцы получали хорошее коммерческое образование, а некоторые из них обращались к «высшему» образованию и штудировали право, например, в Болонс–ком университете. Можно сказать, что обучение коммерции порой сочеталось у купца с приобщением к подлинной культуре. Во Флоренции Медичи никто не удивлялся тому, что купцы являются друзьями гуманистов, что некоторые из них сами прекрасные латинисты, что они хорошо пишут и любят писать, что они знают от корки до корки «Божественную комедию» великого Данте, пользуясь в своих письмах реминисценциями из нее, что они создали успех «Ста новеллам» Боккаччо, что они полюбили изысканное сочинение Альберти «О семье», что они ведут борьбу за новое искусство, за Брунеллески против средневекового Гиберти. В связи с этим Ф. Бродель подчеркивает: «Купцы несут на своих плечах значительную долю той новой цивилизации, представление о которой вызывает у нас слово «Возрождение». Но то было также и заслугой денег: одна привилегия привлекала другие. Говоря о Риме, Рихард Эренберг утверждал, что там, где живут банкиры, обитают и художники. Не будем представлять себе купеческую Европу в соответствии с этой моделью. Но практическое и техническое обучение становилось необходимым повсюду» (33, 406). Подобного рода процесс обозначился в императорской России через три с половиной столетия.
Теперь «аристократия» капитала начинает искать свои родовые корни, приобретает недвижимость и возводит роскошные особняки, оказывает влияние на художественную жизнь России. Не случайно, что в кружке, покровителем которого выступал крупный промышленник Мамонтов, зародилось национально–романтическое направление модерна, вылившееся затем в так называемый неорусский стиль. Свойственный модерну принцип стилизации стал распространяться в различных жанрах русской художественной культуры — в прикладном искусстве, книжной графике, мебели, театральной декорации, декоративном панно, в архитектуре и пр. Первым в России его стал использовать В. М.Васнецов в своих фресках, картинах–панно на сказочные и былинные сюжеты, в знаменитых декорациях к «Снегурочке», в не менее знаменитой абрамцевской церквушке, росписях Исторического музея, архитектурных проектах. «В русле этих исканий, — пишет Е. И.Кириченко, — входят мебель, книжная графика и вышивка Е. Д.Поленовой, керамика Врубеля, изделия столярной и керамической мастерских того же Абрамцева, работы К. А.Коровина для Всероссийской выставки в Нижнем Новгороде» (118, 331). Художники Мамонтовского кружка стимулировали развитие модерна в России, способствовали изменению характера архитектуры, зодчество начинает теперь выразительно воплощать своеобразие русского этического идеала, богатырско–эпический строй вызывает эмоциональное звучание построек неорусского стиля.
«Аристократия капитала» стремится дать своим детям наилучшее образование и воспитание, чтобы привить им «элитарный» стиль жизни, присущий дворянству, «аристократам крови» (и в этом русская крупная буржуазия повторяет то, что ранее происходило в Западной Европе). Вполне естественно появление в конце прошлого века «Свода законов общественных и светских приличий», рассчитанного на милых, добрых и благонамеренных представителей «русской образцовой молодежи обоего пола, которые понимают всю прелесть порядочности» (240, 6). Положения этого кодекса «светского этикета» (он предвосхитил известное произведение Д. Карнеги — своеобразный путеводитель по житейскому морю) своим острием направлены против непристойностей нравственных молодых нерях, получивших распространение в тогдашнем обществе под влиянием нигилизма.
Известно, что получение молодыми людьми коммерческого образования в солидных торговых и промышленных западноевропейских фирмах сыграло существенную роль в «окультуривании» российского купеческого сословия. Уже в 40–50‑х годах прошлого столетия несколько молодых отпрысков бога-. тых купцов и промышленников проходили «стажировку» за границей. Такого рода стажировки были непростым и дорогостоящим делом, ибо «тогда заграничный паспорт стоил 500 рублей серебром, дозволялось ездить за границу только с коммерческой целью или с целью лечебной; причем в первом случае требовалось ручательство торговых фирм в благонадежности поведения едущего» (133, 79). История свидетельствует о том, что именно образованные, культурные представители купечества стали определять будущее российской экономики.
В книге П. А.Бурышкина «Москва купеческая» показывается на ряде примеров купеческих династий колоссальная разница в образовательном уровне дедов и внуков. Так, родоначальник Морозовых, знаменитый Савва Васильевич, умер, так и не научившись грамоте, а его внук, не менее знаменитый Савва Тимофеевич, сначала обучался в Московском университете, затем изучил химию в Кембриджском университете и готовился защитить там диссертацию. Однако ему срочно пришлось возвратиться на родину, чтобы возглавить семейное дело, и науку пришлось отложить. Он был меценатом в области искусства, сыграл большую роль в жизни московского. Художественного театра, финансировал революционное движение (35, 127–128).
Деятельную и щедрую поддержку многим культурным начинаниям в Москве начала XX века оказывала М. К.Морозова, урожденная Мамонтова. Будучи директором Музыкального общества, учредительницей московского Религиозно–философского общества, владелицей издательства «Путь», она объединяла вокруг себя многих незаурядных людей (И. Э.Грабарь, В. А.Серов, К. А.Коровин, М. А.Врубель, Л. М.Лопатин и другие дружили с ее семьей). В своих «Воспоминаниях» она рассказывает о том, что в ее воспитании огромную роль сыграли чтение книг русских и зарубежных писателей (Гоголя, С. Т.Аксакова, Тургенева, Гончарова, Лермонтова, Гейне, Дюма, Перро и др.), посещение концертов А. Рубенштейна, итальянских и русских опер, любование картинной галереей Третьякова (174, 93–94). Разумеется, это резко контрастирует с нравами купечества, описанными великим А. Островским в его произведениях и продолжающими существовать среди некоторой, не такой уже и малой части представителей торгового сословия. Наш комедиограф в «Записках замоскворецкого жителя» ярко обрисовывает тип молодого купеческого сына, Саву Титыча: «Общество свое он считает необразованным. Да и что ему делать дома, он человек светский и без общества жить не может. Он почти каждый день бывает в театре, он занимается литературой, он трется кругом образованных людей, бывает во всех собраниях и на всех публичных балах. Хотя драматическое искусство на него не действует, а если действует — так усыпительно; хотя из толстой книги журнала, которую подает ему мальчик в кофейной, он не понимает ни одной фразы; хотя в образованном обществе ему так же неловко и дико, как во французском театре, — да ему что за дело, он бывает в обществе затем только, чтобы людей посмотреть да себя показать.:. Никакого следа развития, никаких признаков собственной мысли не рассмотрите вы у Савы Титыча в самый сильный микроскоп. Отсутствие внутренней жизни и совершенная безличность — вот отличительные черты Савы Титыча. Он как будто не живой человек, а модная картинка, бежавшая из последней книжки парижского журнала» (192, 37). В начале нашего века известный библиофил С. Р.Минц–лов путешествует по России в поисках интересующих его книг и, сталкиваясь с разбогатевшими нуворишами, хваткими купцами, отъявленными мошенниками, на корню скупившими дворянские имения, показывает пошлость и бездуховность их нравов. Для большинства из них ценности культуры — старинные книги, предметы утвари и другие реликвии — это «мертвые души», за которые не грех слупить побольше с проезжего любителя. С. Минцлов приводит сценку с одним из таких купцов: «Уступите, в самом деле, книги: хорошее дело сделаете! — Мы в эдакие дела не пускаемся!.. — Ведь у вас их все равно мыши съедят. — Пущай едят… муке меньше порчи будет!..» (168, 246). У такого «невоспитанного животного» книги используются для заворачивания «цигарок». Для таких купцов старые книги, картины и другие ценности культуры, излучающие невидимый «свет» культуры, не имеют никакой цены. Именно разбогатевшие нувориши имеют дикие нравы капитализма эпохи накопительства, что мешает развитию общества — низкий уровень культуры, особенно нравственной культуры, не позволяет развернуть мощнейший потенциал общества.
