«Дворянин–гвардеец, — отмечает В. Ключевский, — жил, как солдат, в полковой казарме, получал солдатский паек и исполнял все работы рядового. Державин в своих записках рассказывает, как он, сын дворянина и полковника, поступив рядовым в Преображенский полк, уже при Петре III жил в казарме с рядовыми из простонародья и вместе с ними ходил на работы, чистил канавы, ставился на караулы, возил провиант и бегал на посылках у офицеров» (121, т. IV, 74). Все это закаляло будущих офицеров, подготавливало их к военной жизни, помогало им находить контакт с солдатами (хотя не всегда они это делали), в определенной мере смягчало их нравы.
Иностранцы отмечали «любовь царя Петра I к гвардии, которой он уже и не знает, как польстить» (206, 249). Однако эта любовь отнюдь не приводила к послаблению по службе: гвардеец–дворянин получал положенный солдатский паек и выполнял все обязанности рядового. Все это удивляло западных дипломатов, которые вчера наблюдали во время празднества в Летнем саду панибратскую близость между императором и солдатами–преображенцами, а сегодня при прогулке по улицам возводимого Петербурга узнавали в гвардейце, который старательно чистил канал и забивал, стоя по пояс в воде, сваю в дно Мойки, князя Волконского или князя Гагарина, с коим он вчера пил венгерское вино за столом самого государя. И великий самодержец мог с полным правом сказать, что он, не задумываясь, доверит жизнь любому преображенцу или семеновцу.
В послепетровское время нравы офицеров–гвардейцев начинают изменяться в сторону усиления тяги к роскоши. Ведь они стали держать при себе своих крепостных и, в зависимости от состояния, иногда жили весьма роскошно и с блеском. Многие из них, принадлежащие к аристократическим кругам, выезжали в свет, веселились на балах и маскарадах. Офицерам полагалось ездить четверкой цугом; наносить визиты пешком для гвардейского офицера считалось крайне неприличным. В чине бригадира и выше нужно было ездить шестеркой. Князь П. Долгоруков приводит следующий типичный пример: «Однажды, в царствование императрицы Елизаветы Петровны, сенатор князь Одоевский, известный своей нечистой игрой в карты, вернулся домой очень взволнованным. «Представьте себе», — объявил он гостям своей жены, — «что я только что видел — сенатор Жуковский в наемном экипаже четверкой вместо шестерки! Какое неприличие! Куда мы идем?..» (104, 24).
До принятия Екатериной указа о вольности дворян многие из гвардейских офицеров и унтер–офицеров добывали себе свидетельства о болезни и жили в Москве или в усадьбах провинции в постоянно возобновляемом отпуске. Они просто покупали себе разрешение на такой отпуск, и если не было у них наличных денег, то они платили, не стесняясь и не задумываясь, крепостными. «Дарили одну, две, три семьи, — отмечает П. Долгоруков, — считая эту плату людьми делом совершенно обыкновенным и естественным» (104, 24). Такое отношение офицеров–дворян, характерное для всего дворянского сословия, приводило к тому, что дворянин в социально–нравственном плане был как бы «зеркальным» двойником крепостного–раба, т. е. крепостной и дворянин — «близнецы–рабы». Перед нами уникальное явление, а именно: существование гармонического отношения, хотя и уродливого по своей сути, между крепостным–рабом и дворянином–рабом! Достаточно привести случай с фельдмаршалом С. Ф.Апраксиным, который играл в карты с гетманом Разумовским и смошенничал. Тот встал, дал ему пощечину, затем схватил за ворот камзола и хорошо его поколотил руками и ногами. С. Апраксин молча проглотил обиду, не посмев потребовать удовлетворения у брата тайного супруга Елизаветы Петровны. Несмотря на свою огромную физическую силу, С. Апраксин просто–напросто жалкий и трусливый раб, только вельможный раб, низкий, двуличный, с присущими ему привычками к клевете, интриганству и воровству. И таковым он стал благодаря неограниченной власти над своими рабами–крепостными. Нелишне заметить, что часть дворян по своему происхождению является холопами–рабами и поэтому им трудно было «выдавить из себя раба», по выражению А. П.Чехова. Такими же были и офицеры–дворяне; их рабская натура проявлялась в отношении к солдатам и крепостным и в XIX веке. На нравы гвардейских офицеров наложила отпечаток эпоха «дворцовых переворотов», о которой уже шла речь. Уже в 1725 году, буквально после того, как перестало биться сердце Петра Великого, гвардейские полки впервые решили вопрос о престолонаследии. Преображенцы и семеновцы явились во дворец и высказали тем самым пожелание о том, чтобы на престол взошла Екатерина I, заслужившая уважение и преданность их, видевших ее в походах и праздниках рядом с их предводителем.
Исследователи (В. В.Лапин, Е. В.Анисимов и др.) вполне справедливо усматривают в гвардии XVIII столетия козырную карту тех, кто задумывал и совершал дворцовые перевороты (5, 25, 145, 18). Не секрет для всех тех, кто знает эту эпоху, что именно гвардия решала судьбу престола. Ведь гвардия представляет собой дворянство, служившее в привилегированных полках и как правящий слой получившее возможность возводить на престол то или иное лицо. Ее роль обусловлена системой власти, сложившейся при Петре Великом, который в своем «Уставе о наследии престола» закрепил право назначать своим наследником кого ему заблагорассудится. Вот почему пришедшая к власти Анна Иоан–новна постаралась выключить из гвардии дворян, заменяя их рекрутами из податных сословий.
Отечественный исследователь Е. Анисимов приводит данные анализа социального состава гвардейцев, совершивших переворот в пользу Елизаветы: 17,5 % дворян, 82,5 % — выходцы из разночинцев и крестьян. Однако, по его мнению, существенным является то, что «гвардейцы были носителями типично преторианской психологии», выражавшей «идеи, присущие дворянской массе в целом» (5, 26). Ведь они служили при дворе и видели всю его жизнь изнутри: весь быт и нравы самодержцев, фаворитов, вельмож проходили перед глазами стоящих на карауле солдат, о чем они делились после дежурства в гвардейских казармах. Многолетняя служба при дворе сформировала у них чувство причастности к придворной жизни, причем они не поддавались пышности и блеску двора, подобно провинциалам, ибо знали все подробности его жизни. Больше них знали только лакеи, однако не они совершали дворцовые перевороты. Именно гвардия, в силу того, что она представляла собою прекрасно обученное воинское соединение со сложившимися традициями и корпоративным духом, и могла совершать такого рода акции.
У гвардейцев не существовало чувства благоговения перед придворной жизнью, более того, иногда монархи унижали и оскорбляли, а то и ломали их судьбу своим поведением. В связи с этим нельзя не вспомнить анекдотический случай с грустным исходом для П. И.Панина. Он стоял на часах и почувствовал позыв на зевоту в тот самый момент, когда проходила Анна Иоанновна. Он «успел пересилить себя. Тем не менее судорожное движение челюстей было замечено императрицей, отнесшей это действие часового к намерению сделать гримасу, и за эту небывалую вину несчастный юноша» был послан рядовым солдатом в пехотный полк, направлявшийся на войну с турками (201, 565). Такого рода случаи тоже определяли симпатии или антипатии гвардейцев к монарху или его возможному преемнику.
История возведения на престол Елизаветы и низвержения Петра III — это история доминирования сильного патриотического чувства в психологии гвардии, когда на первое место выдвинулся долг перед Отечеством, любовь к нему и презрение к тем, кто унижал достоинство России и русских. В этих случаях их вели не стремление получить награды или гордое сознание своих возможностей, а национально–патриотические идеи, ненависть к «немцам».
«Золотой век» Екатерины II к концу его великолепия привел к изменению нравов гвардии и армейского офицерства. Современники отмечают целый ряд пороков, присущих армии: произвол командиров, вытекающие отсюда казнокрадство, жестокое, превышающее требование закона, обращение с нижними чинами, притеснение обывателей, несоблюдение строевых уставов; по отзыву графа Ланжерона, гвардия же — «позор и бич русской армии» (300 т. XVII).
