Под влиянием иноземной моды (в Европе с 1350 года по 1880 года утвердилось царство моды, причем оно явилось весьма многоликим — бургундская, французская, итальянская, испанская, английская, турецкая и пр.)[5], новых вкусов и модного воспитания к первой половине XVIII столетия нравы высшего света получили своеобразный отпечаток. Перед нами модный свет столичных и губернских городов, в котором представители праздного сословия оттачивают знание французского языка и занимаются чтением легкого романа. И если в самом начале это чтение служило средством занять скучающую лень, то потом оно превратилось в моду, в требование светского приличия, в условие благовоспитанности, причем читали все без разбору: и историю Александра Македонского по Квинту Кур–цию, и роман «Жиль — Блаз» и пр. Писатель А. Болотов говорит, что именно с половины века, «с середины царствования Елизаветы, вместе с карточной игрой и вся нынешняя светская жизнь получила свое основание и стал входить в народ тонкий вкус во всем» (120, 185). Несколько позже французский посол Сепор, подметив под внешним лоском петербургского света некоторые остатки старинных нравов, изумляется успехам, каких достигло высшее общество в усвоении иноземной культуры: «Все, что касается до тонкости обращения и до светских приличий, усвоено петербургским обществом в совершенстве» (120, 185). Это значит, что дворянский бомонд получил светский блеск взамен старой выправки казармы (не следует забывать, что при Петре Великом ценился дворянин–артиллерист, что все общество строилось по военному образцу, что характерными были матросские пирушки), что начала развиваться эстетическая восприимчивость и чувствительность. Представители высшего света кажутся весьма слабонервными, ибо они в любом случае плачут, например, высокопоставленный граф И. Чернышев плачет радостными слезами от умиления, с которым костромские дворяне встретили императрицу; он также со слезами вспоминал Петра Великого и говорил, что это «истинный бог был на земле при наших предках».

В таких условиях в высшем свете сложилось два прелюбопытных типа, блиставших в царствование Елизаветы: «петиметр» — великосветский кавалер, воспитанный по–французски (русское для него почти не существовало, в крайнем случае оно заслуживало презрения), и «кокетка», родная сестра петиметра, нередко вступавшая с ним в любовные отношения. Не случайно, в конце 1752 — начале 1753 г. широкое хождение в столице получила сатира И. П.Елагина «На петиметра и кокетку», поразившее всех своей злободневностью:

Таким образом, главная забота в елизаветинское время состояла в том, что высшее, светское общество занималось украшением жизни, заполнением досуга изящными развлечениями и вкушением плодов иноземной культуры, и все это оставило «осадок», выражаясь словами В. Ключевского, в русских понятиях и нравах (светские приличия, доминирование эстетических развлечений и развитие сентиментальности). Согласно А. Болотову, середина столетия — это именно то время, когда «светская жизнь получила свое основание» (мы это повторяем, чтобы подчеркнуть произошедший перелом в эволюции нравов высшего света).

В екатерининскую эпоху стремление украшать жизнь дополняется желанием усваивать чужие идеи, украшать ум, чему способствовали хорошее знакомство с французским языком, наклонность к изящному чтению и поощрение двором изучения французской просветительской литературы (вспомним, что сама Екатерина была «философом на троне» и вела переписку с Вольтером, Дидро и Даламбером). Результатом всего этого в умственной и нравственной жизни русского общества остался «осадок», выразившийся в двух особенностях: 1) потеря привычки к размышлению и 2) утрата способности понимать окружающую действительность. Это проявляется и в появлении новых типов в высшем обществе; достаточно в качестве примера привести княгиню Е. Дашкову и губернатора во Владимире Н. Струйского. Первая занимала ведущее место среди просвещенных знатных дам своего времени (она занимала пост президента русской Академии наук), в молодости зачитывалась до нервного расстройства трудами Вольтера, Руссо и др. После конца своей блестящей карьеры она уединилась в московской усадьбе, где никого не принимала, за некоторым исключением; была безразлична к судьбам своих детей, постоянно дралась со своей прислугой и все внимание сосредоточила на прирученных ею крысах. Несчастье, постигшее ее крысу, растрогало ее весьма сильно, тогда как смерть сына ничуть не затронула ее сердца. Второй после отставки поселился в пензенской усадьбе, где тратил огромные суммы на печатание своих стихов; помимо увлечения музами, он был еще и страстным юристом и все дела в деревне решал по всем правилам европейской правовой науки. Но самое ужасное состояло в том, что цивилизованная судебная процедура сочеталась с варварским средством — пыткой: в подвалах его дома находились орудия пытки. Такого рода нравы являются итогом влияния французской просветительской литературы и иноземной моды.

В целом, к эволюции нравов высшего света можно применить блестящую характеристику В. Ключевского: «… петровский артиллерист и навигатор через несколько времени превратился в елизаветинского петиметра, а петиметр при Екатерине II превратился в свою очередь в Ьотте йе 1е&ге 5 (литератора), который к концу века сделался вольнодумцем, масоном либо вольтерьянцем; и тот высший слой дворянства, прошедший указанные моменты развития в течение XVIII в., и должен был после Екатерины руководить обществом… Положение этого класса в обществе покоилось на политической несправедливости и венчалось общественным бездельем; с рук дьячка–учителя человек этого класса переходил на руки к французу–гувернеру, довершал свое образование в итальянском театре или французском ресторане, применял приобретенные понятия в столичных гостиных и доканчивал свои дни в московском или деревенском своем кабинете с Вольтером в руках… На Западе, за границей, в нем видели переодетого татарина, а в России на него смотрели, как на случайно родившегося в России француза» (121, т. V, 167).

Примечательно то, что В. Ключевский отмечает «общественное безделье» высшего света, или «праздность» господствующего слоя, по терминологии Т. Веблена. В свое время немецкий мыслитель А. Шопенгауэр в своей книге афоризмов заметил в связи с этим, что жизнь в суете и суматохе высшего света «имеет целью и ревратить наше жалкое существование в непрерывный ряд радостей, утех, наслаждений» (229а, 118). Однако «суета» или «праздность» в истории нравов Российской империи не были бесплодными — в результате вырабатываются хорошие манеры, облагораживаются нравы, происходит усиление цивилизованного фактора, повышение уровня культуры, развитие гуманизирующего начала.