— Разрешите, товарищ командир. Доставлю в полном порядке. Я и карту изучил.

Разрешил. Взял Григорий единственную нашу трехлинейку, подвесил подсумки с патронами, попрощался с нами и пошел. За ним уверенно зашагали молодые красноармейцы.

Вернулся Харламов поздно, было уже темно. Лицо — исцарапанное и грязное, но глаза светились такой радостью и задором, что и без слов все можно понять. Но он доложил по форме:

— Товарищ командир, ваше приказание выполнено. Все наши пассажиры доставлены на место без происшествий.

А потом добавил:

— Происшествие маленькое, правда, было. Наткнулись на «кукушку». Ну, пришлось снять. Документы врага передал в армейский штаб, автомат подарил лейтенанту — ему он сейчас очень нужен.

Как ни мечтал тогда Григорий получить такой автомат, а все же подарил его лейтенанту!

…Однажды, выполняя задание в шхерах, мы обнаружили медсанбат, отрезанный от своей части и преследуемый врагом. Небольшая группа красноармейцев занимала оборону у берега, скрываясь за камнями и стенами маленького кирпичного завода. Рвались мины, слышались пулеметные и автоматные очереди.

Я принял решение взять окруженных на борт тральщика. Риск, конечно, большой. Но не оставлять же людей в беде!

— Разрешите? — услышал рядом с собой голос и, обернувшись, увидел Харламова.

Молча кивнул. Григорий тут же исчез и уже через минуту стоял на носовой оконечности корабля. Не успел тральщик подойти к пирсу, как он с тросом в руке был уже на берегу. Ловко закрепил швартов и помчался к красноармейцам.

Эвакуация медсанбата заняла немного времени. Больше всех раненых доставил на борт корабля Харламов.

Не успел корабль отойти от пирса, как противник открыл по нему огонь. Удачно маневрируя, мы вышли из бухты. А уже через несколько минут на пирсе появились вражеские солдаты.

Тральщик держал курс к родным берегам. На руле стоял Григорий Харламов.

…Зимой 1943 года, когда начался прорыв блокады Ленинграда, Харламов попросился на сухопутный фронт.

— Хочу повоевать вместе с братом-красноармейцем, — сказал он.

Ушли тогда с тральщика двое — рулевой Григорий Харламов и пулеметчик Меркурий Рыжков. Храбро сражались краснофлотцы на берегу. Оба были ранены. Рыжков так и не вернулся в строй. 6 апреля мы получили от него письмо из госпиталя. Матрос-герой сожалел, что не сможет больше участвовать в боевых походах, но жил он одними мыслями с нами и выражал уверенность в победе над врагом.

Главный старшина Г. И. Харламов.

Григорию Харламову повезло: как только зажили раны, он снова вернулся на флотилию. И снова в бой.

…В Тулоксинской десантной операции к нашему кораблю, на котором находились десантники, лихо пришвартовался тендер. На корме, держась за румпель, стоял Харламов — я его сразу узнал. Форменный воротник развевался на ветру, бушлат лежал рядом.

Закрепив швартов, Григорий поздоровался со мной и тут же стал приглашать десантников к себе на тендер. Голос его, веселый и жизнерадостный, подбадривал солдат.

Через несколько минут суденышко Харламова с десантниками на борту взяло курс к берегу. И как раз в это время в воздухе появились самолеты врага. Взрывы бомб, столбы воды, грохот наших зениток — все слилось в сплошном гуле боя. А тендер Григория Харламова, маневрируя, шел к месту высадки десанта.

Прошло немного времени, и у борта нашего тральщика снова появился тендер. На его корме — знакомая фигура Харламова. Теперь он был в бушлате. Одна его рука беспомощно болталась, другой он уверенно управлял судном.

— Что случилось, Григорий, ты ранен? — спросил я.

— Пустяк, царапина… Нужно продолжать высадку, — крикнул он.

Видел я, что тяжело Харламову, но он и вида не подавал. Зная его характер, я понимал: пока он может стоять на ногах и держать в руках румпель — не покинет своего боевого поста. Вспомнилась его любимая поговорка: «Я же военный, я же моряк».

Позднее я узнал, что только по окончании десантной операции Харламов явился на перевязку. Его немедленно отправили в госпиталь — рана была серьезной, много крови он потерял.

Через две недели Григорий уже выписался. И снова — в бой. За мужество, проявленное в бою при высадке десанта, Харламов был награжден орденом Красного Знамени.

Капитан 1-го ранга Н. П. ЕПИХИН

Николай Петрович Епихин в марте 1941 года окончил Военно-морское училище. В годы Великой Отечественной войны участвовал в боевых действиях Ладожской военной флотилии, командуя сторожевым катером „морским охотником".

Профессия военного моряка богата всяческими неожиданностями. Обычное дело выходы в море по боевым тревогам, артиллерийские стрельбы, боевые готовности, различные учения. Словом, забудь про спокойную жизнь…

А труднее всего в дозоре. На невидимой линии водного пространства, четко обозначенной лишь на оперативных картах, бессменно, дни и ночи несут свою службу «морские охотники». Даже во время штормов, когда в море не выпустят ни один корабль, дозорный катер, как часовой, должен находиться на боевом посту. «Сменить его может, — говорил адмирал С. О. Макаров, — только одна смерть». Лишь когда шторм переходит в ураган, кораблю разрешают укрыться в ближайшей бухте. А как только стрелка барометра начнет подниматься и рев шторма ослабевать, катер вновь выходит на боевую вахту.

Вот такая была у нас служба…

…Опять мы в дозоре. Катер бросает с одного гребня волны на другой. Матросы ходят и сидят, как говорят на флоте, с «большим креном». Кок Павел Тимофеевич Тимофеев при встрече с товарищами виновато опускает глаза, как бы извиняясь за то, что экипаж на сухом пайке и не получает горячей пищи.

Особенно трудно мотористам. Во время качки всем тяжело, а им — вдвойне: запах бензина, как дурман, кружит голову. А вахту надо нести бдительно.

На мостике в комбинезонах и канадках стоит боевой состав верхней вахты: сигнальщик, рулевой и пулеметчик. Крепко держась за поручни и изредка протирая линзы бинокля, лучший сигнальщик дивизиона Николай Михайлович Годунов внимательно наблюдает за воздухом и водной поверхностью. Привычно раскачиваясь в такт катеру, стоит рулевой старшина 2-й статьи Иван Николаевич Сморчков. Он держит катер на заданном курсе, несмотря на то что волны препятствуют этому. В узкой радиорубке, плотно прижав наушники, несет вахту радист — старшина 2-й статьи Николай Иванович Корнев. Нужно обладать поистине высоким мастерством, чтобы из сотен «почерков» из точек и тире, заполняющих эфир, выбрать именно тот, который адресован ему, содержит приказ или условный сигнал командиру.

На линии дозора все члены экипажа бдительно несут боевую вахту. С севера в любую минуту может появиться враг — он совсем близко. Но прежде чем прорваться в наши воды, он будет иметь дело с дозорным кораблем, который обязан стоять насмерть, но не пропустить врага. А в эфир в тот же час полетит условный сигнал-оповещение. Приняв его, на кораблях сыграют боевую тревогу. Личный состав займет места на боевых постах. Летчики сядут в кабины самолетов и, врезаясь в лазурное небо, возьмут курс к линии нашего дозора. На береговых батареях стволы орудий развернутся в сторону моря…

Катер лег в дрейф, словно остановился перевести дыхание. Покачивается с борта на борт. А когда волны унесут его от линии дозора, он вновь займет свое место. Как часовой, который не может удаляться от охраняемого объекта и должен держать все время этот объект в поле зрения.

В томительном ожидании проходят минуты, часы… День сменяется ночью, ночь — днем…

Вечером на катере задраивают иллюминаторы и крышки верхних люков. Задергивают шторы. Корабль сливается с ночной темнотой. В кубрике тепло и светло, а наверху не видно ни зги и дует холодный, порывистый ветер. Он бьет в лицо, неприветливо встречает каждого, кто выходит из узких матросских кубриков и моторных отсеков. Высокие волны в своей бессильной злобе бьют о борт катера и мириадами брызг взметаются высоко вверх.