- Да, та самая. Юля не только интересовалась этим архивным документом, но и отксерила копии с него. Это было в четверг, между прочим, менее чем за двенадцать часов до того, как она исчезла... И еще важная деталь: сделанных ею в тот злополучный день копий не обнаружено ни в общине, куда она заезжала после визита в областной архив, ни в ее гостиничном номере.
- То есть не исключено, что... что, когда девочка покинула свой номер в ночь с четверга на пятницу, эти вот бумаги были у нее при себе?
- Все верно, отец, такую догадку высказал еще пару дней назад Саныч. Но верно это будет с одной поправкой: Юля скопировала оригинальный текст на идиш, а мне доставили русский перевод этих записей... Там, на последней страничке, есть примечание от лица переводчика, где он указывает на неразборчивость некоторых мест в этих записях на идиш...
Аркадий Львович нацепил на переносицу очки и придвинул к себе бумаги, что принес Михаил. Он хотел покамест только бегло их просмотреть, но зацепился за первые же строчки. Причем читал он очень медленно, шевеля губами и беззвучно проговаривая прочитанное - со стороны могло показаться, что бумаги попали в руки малограмотного человека, способного читать только по слогам, - несколько раз возвращался к началу той или иной фразы или же абзаца; по всему было видно, что читает он через силу, что в самом этом историческом документе содержится нечто такое, что превращает знакомство с ним Аркадия Львовича в тяжелый труд.
Сбивало его, возможно, и то, что пока он пытался прочесть первые две или три страницы, Михаил прямо из его кабинета разговаривал со своей женой. Миша решил предупредить домашних, чтобы они ужинали без него, потому что он еще задержится в офисе.
Когда Михаил закончил телефонный разговор, Гуревич старший оторвался от чтения бумаг и поверх очков посмотрел на сына:
- Миша, ты уже прочел эти записи?
- Нет, я только первую страничку зацепил взглядом и еще прочел примечание переводчика. Из центра прислали два экземпляра, один я оставил себе... А что?
Аркадий Львович, положив подбородок на сцепленные кисти рук, задумчиво сказал:
- Не знаю, что там дальше, но то, что я прочел, касается вильнюсского гетто. Причем писал это, судя по всему, один из очевидцев тех ужасных событий...
Он хотел что то добавить, но в этот момент из динамика селектора внутренней связи донесся голос главы СБ Демченко:
- Вы у себя, Аркадий Львович?
- Слушаю вас, Виктор Петрович, - нажав нужную клавишу, сказал президент компании.
- А Михаил Аркадьевич тоже у вас?
- Здесь, у меня. Что нибудь случилось?
- Только что принесли на вахту какой то пакет, - сказал Демченко. - С виду он напоминает тот... вы понимаете, о чем я говорю?.. Сейчас допрашиваем курьера, которого удалось задержать, и осуществляем предварительный осмотр посылки...
- Добро, Виктор Петрович, жду вас у себя с докладом.
Курьером, который доставил на проходную головного офиса компании пакет из плотной крафтовой бумаги, оказался бомжеватого обличья мужик лет тридцати, от которого, как из бочки, разило пивом.
На лицевой стороне пакета имелась надпись, сделанная черным фломастером, крупными печатными буквами: "ГЛАВНОМУ ЮРИСТУ КОМПАНИИ "РОСФАРМАКОМ" ДЛЯ ГУРЕВИЧА А. Л. И ГУРЕВИЧА М. А.".
Демченко, когда его попросили срочно спуститься в вестибюль, где возле входной двери устроен пост охраны с турникетом, как то сразу врубился, что слегка поддатый мужичонка, доставивший пакет, никакой на самом деле не курьер, а так... совершенно случайный человек, который за полста рублей, а еще лучше за поллитру водки, готов услужить кому угодно...
"Курьер", малость напуганный таким поворотом событий, говорил путанно, сбивчиво... но, судя по всему, не врал. Он рассказал, что возле мини маркета, наискосок отсюда, через проспект, - возле "кийоска", где он надеялся разжиться парой тройкой пустых бутылок, к нему подошел какой то парень, одетый, "кажись", в темную куртку и шапочку типа "гондон", натянутую до бровей. Незнакомец угостил его сигаретой, дал допить почти цельную банку пива, которую держал в руке, и предложил слегка подзаработать: занести пакет в "одну контору поблизости" и оставить его на вахте.
Демченко сразу же послал к мини маркету двух своих сотрудников, хотя был уверен, что никто там их не будет дожидаться (так оно и вышло).
"Курьер" так толком и не смог описать того парня, который попросил его доставить этот пакет в нужный адрес. "Может, он и кавказец, - сказал мужичонка. - А может - и славянин... Одно токо знаю точно: пиво у него было "Балтика", пятый номер..."
Спустя минут десять после предварительного оповещения, Демченко наконец принес пакет в кабинет президента компании, где находился и старший сын Аркадия Гуревича.
Выложив на стол до половины прорезанный с одного боку пакет, Демченко вопросительно посмотрел на хозяина:
- Я вскрою, Аркадий Львович?
Гуревич старший отрицательно качнул своей почти сплошь седой головой - красить волосы он отказывался наотрез - и сам вскрыл пакет, обнаружив в нем меньших размеров конверт с каким то посланием и компактную видеокассету, снятую, очевидно, на камеру.
Первым делом он взял в руки кассету. Когда Аркадий Львович передал ее сыну, пальцы у него тряслись мелкой дрожью.
- Миша... поставь кассету... посмотрим...
- Мне остаться? - вежливо поинтересовался Демченко.
- Останьтесь, Виктор Петрович...
Вся необходимая для просмотра аппаратура имелась здесь в наличии: Аркадий Львович уже не менее десятка раз просмотрел первую видеокассету, на которой Юля была жива и невредима, но выглядела как сомнамбула и, кажется, ничего не соображала; держали же ее, судя по скупым кадрам, в каком то подвале, на цепи, соединенной с ручным браслетом.
Михаил, включив аппаратуру на воспроизведение, попятился, не сводя глаз с экрана монитора, на котором пока была серо зернистая картинка, уселся на краешек стола, нервно выковырял из пачки "мальборину" и, забыв испросить разрешение у отца, прикурил от "Ронсона".
Наконец пошло изображение.
Каждый из присутствовавших, включая Демченко, невольно подавшись вперед, впился глазами в изображение на экране...
Сердце у Аркадия Львовича, когда он увидел дочь, сжалось в ледяной комок, а на глаза, что с ним прежде никогда не случалось, сами собой навернулись слезы...
Юля сидела на каком то возвышении - это были деревянные нары или топчан, застеленный каким то тряпьем, - с цепочкой, прикрепленной к браслету на правом запястье, с закрытыми глазами (очевидно, свет ей в тот момент бил прямо в лицо). Это продолжалось всего несколько секунд, а затем она закрыла лицо руками, словно не хотела, чтобы ее снимали на камеру...
Сквозь какие то неясные шорохи, доносившиеся из динамика, вдруг явственно прозвучал голос Юлии, в котором смешались, кажется, и отчаяние, и ненависть:
- Я ничего не буду говорить!.. Лучше убейте меня!.. За что... за что... за что вы со мной так поступаете?!
Они просмотрели этот короткий, длительностью не более минуты, видеоролик еще три или четыре раза, впитывая в себя все детали и подробности.
Наконец Михаил выщелкнул кассету обратно и передал ее отцу. Увидев, что тот забросил в рот какую то пилюлю, он обеспокоенно спросил:
- Папа, ты как? Может, врача вызвать?
- Не надо, Миша, я в норме. Это я так... для профилактики... Надо иметь железное сердце, чтобы такое выдержать... Но мы то ладно, а каково сейчас нашей Юле?..
Аркадий Львович, горестно покачав головой, убрал кассету в личный сейф, где у него хранились еще одна, предыдущая, кассета и короткое послание с требованием выкупа за его дочь в размере двадцати пяти миллионов долларов США. Туда же он положил и те бумаги, полученные из Калининграда и переведенные с идиша на русский, что принес ему Михаил: сейчас он был очень расстроен, а потому решил, что прочтет эти записи несколько позднее.
