— Дети, ко мне, сюда, отойдите от него, — с гримасой отвращения скомандовала княгиня детям, словно отзывая их от паршивого и шелудивого уличного пса.

Дети, испуганные истерикой матери, как только руки ее ослабли, перебежали к дядюшке и уже несколько минут стояли, прижимаясь к своему воспитателю. Большую часть из того, о чем говорили взрослые, они не понимали. Они лишь видели страдания матери, и она пугала их больше, чем все остальные в гостиной. Нехотя повинуясь призыву княгини, они пошли было к ней. Но дядюшка мягко остановил их и поцеловал в лоб. После чего девочку подтолкнул к матери, а мальчика придержал.

— Не смей прикасаться к моим детям! — воскликнула с отвращением княгиня, обнимая дочь. — Яссе, немедленно подойди ко мне!

Мальчик дернулся, но дядюшка схватил его за воротник и не выпустил. В другой руке его оказался пистолет.

— У старика оружие?! — не веря своим глазам, воскликнул Призоров.

— Причем то самое, которым я застрелил вашего филера, прежде чем спрятать в склепе, — довольно заявил дядюшка. — И я воспользуюсь им еще раз. Нет, князь, Яссе останется со мной, — мягко добавил он, прижимая дуло оружия к виску ребенка.

— Негодяй, — прорычал князь и направил на дядюшку свой револьвер.

— Погодите, — попросил Тюрк. — Вы помогли обработать рану от пули на плече княжны, когда она вернулась той ночью. Но почему вы не пришли ей на помощь, когда господин Зимородов душил ее?

— Да, вы угадали, я действительно подслушивал, о чем они говорили. Слышал, как она сказала, что не намерена выходить за него замуж. Что вообще не собирается венчаться, а сбежит со своим любовником в Америку. Поэтому, когда ушел Зимородов, я вернулся. Она уже ослабела, стала похожей на котенка, но все равно пыталась защищаться. Пришлось связать ее и заткнуть рот. Я ведь не знал тогда про яд. Никто не мог этого знать! — оправдываясь, будто это была самая большая его ошибка, вскричал дядюшка. — Наверное, не стал бы тогда тащить ее к озеру, класть в лодку и плыть, плыть… Я долго выбирал место. Не хотел, чтобы она мучилась. Поверьте, та, первая, тоже не страдала. Все случилось очень быстро, это я особенно разъяснял тому каторжнику. Чтобы без мучений. Она пыталась ухватиться за борт лодки, когда я осторожно опустил ее в воду, совсем как лишнего котенка. Кухарка в детстве часто поручала мне топить котят, мне нравилось, а она сама не могла. Стоило всего лишь несколько минут подержать ее лицо под водой, не давая глотнуть воздуха. Руки ее отпустили лодку, и она ушла под воду. Она еще долго смотрела на меня из воды, не осуждала, только немного грустная была. Может, мне показалось, ведь была ночь, но я видел ее глаза. Она все понимала, как во время крещения, хотя была тогда совсем еще крошкой.

— Убийца, — прошептала княгиня.

— А напоследок я преподнесу вам свой прощальный подарок, матушка моя, княгиня. — Он улыбнулся все той же своей жалкой улыбкой. — И вам, князь, если захотите принять его. У вас будет возможность доказать княгине, что вы достойны ее, что вы способны так же страдать, как страдает она. Не бойся, Яссе, не дрожи так. Это совсем не страшно и не больно. Я спрашивал у одного солда…

В полной тишине оглушительно прогремел выстрел. Максим Максимович вздрогнул и даже как бы ослеп на мгновение, так ужасно было то, что предстало в следующую секунду его глазам. У виска маленькой головки вдруг взвилось легкое облачко сизого дыма, с другой стороны взорвался фонтанчик такого же, но розоватого дымка, и убитый упал как подрубленный. Князь Ангелашвили изумленно взглянул на свое оружие. В руках Ивана Карловича дымился маленький револьвер.

Размышляя о происшествиях последних дней, Максим Максимович выкурил не одну сигарету, прежде чем смог восстановить в памяти всю историю целиком. Задним умом он постиг смысл пророчества старца, данного им в записках княжне и компаньонам. Вспомнил и слова дядюшки во время самой первой встречи, как он почти буквально описал убийство княжны. Хоть в тот момент никто не предполагал, что она плавает в холодных водах чистого озера. Несколько раз навестив Зиновия, Грушевский подружился с ним так же крепко, как с Колей. Невозможно было не уважать этого несчастного юношу, который будет оплакивать потерю возлюбленной, вероятно, до последних своих дней.

— Мне все не терпится задать вам вопрос, Иван Карлович, — приступил как-то Грушевский к Тюрку. — Когда вы догадались, что дядюшка собирается убить мальчика, и опередили его и князя, не думали ли вы о нелепости человеческого правосудия, о котором поминали в погребе именья Свиблова?

— Я думал, что княгиня вряд ли простит мужу, прими он «последний подарок» дядюшки. — Ни один мускул не дрогнул на лице Тюрка при воспоминании о том, что он пустил пулю в висок живого человека, пусть и преступника…

Вспомнив, какое счастье светилось на лицах воссоединившейся семьи, как Эсса и Мириам утирали слезы на лицах отца и матери, Максим Максимович и сам с трудом удержал непрошеную слезу. А ведь был тогда момент, когда он уже решил, что дело закончится куда как плохо. Но вместо мальчика в тот день суждено было умереть дядюшке. Однако дальше приставать с расспросами к товарищу было не место и не время — они поднимались по дворцовой мраморной лестнице фрейлинского дворца. Она уже устроила «аутодафе» Грушевскому, постоянно перемежая гневную речь укорами: «С него, дурака-то, что взять, а вы человек здоровый, стыдно, батюшка!» Но как только речь зашла о прекращении компаньонства, Тюрк, к вящему удивлению тетки, уперся как баран. Никого другого он вместо Максима Максимовича видеть не желал, о чем прямо и заявил своим невыразительным спокойным голосом фрейлине, открывшей от удивления рот. Встретив, возможно, впервые в жизни такое открытое сопротивление, Анна Владимировна, скрепя сердце, решила дать Грушевскому еще один шанс.

— Надеюсь, на этот раз никаких историй с вами не приключится, и мне не придется улаживать потом дела с полицией и чиновниками? — строго спросила фрейлина Грушевского с Тюрком, стоявших перед ее царственным креслом навытяжку.

— Это же тишайшая Нижегородская губерния, еще ни с кем из моих знакомых ничего не приключалось в такой заурядной местности, — попытался пошутить Грушевский. — В Арзамас так и подавно ссылают для усмирения разных писателей…

— Что?! Всемилостивейше попрошу вас, господа, ни с какими писателями не общаться!

— Разумеется, да мы и не собирались… — испугался Максим Максимович, и без того робевший перед властной теткой Ивана Карловича. Тюрк молча стоял рядом и о чем-то постороннем, по своему обыкновению, мечтал. Честно говоря, Грушевский и сам больше не хотел никаких страстей, подобных тем, что им довелось пережить. Особенно его утомил суд, на котором слушалось дело о жестоком убийстве княжны. Хотя главный преступник уже понес наказание, процесс был шумным. Противнее всего было то, что наибольшим успехом у публики, пока длилось разбирательство, пользовался Зимородов. Дамы закидывали его цветами, и показания свои он, случалось, давал по колено в камелиях.

Аудиенция, данная им фрейлиной перед следующей поездкой, закончилась на воинственной ноте. Поспешно ретировавшись из гостиной, больше похожей на тронный зал, Грушевский утер платком со лба пот и подмигнул Тюрку. До нижегородского поезда еще оставалось время, и компаньоны решили напоследок отобедать по-столичному.

— Одного во всей этой истории не могу понять, — задумчиво проговорил перед последней рюмкой Грушевский. — Как вам, Иван Карлович, хватило духу отказать такой эффектной даме, как Афина Аполлоновна?

Тюрк философски пожал плечами, но заговорил совсем о другом:

— Жаль, что в России пока нет хороших дорог, я бы предпочел прокатиться на «Серебряном призраке».

— Хм, «пока»! — фыркнул Максим Максимович. — И еще, когда-нибудь вы расскажете мне, что вы так упорно пытаетесь найти на картинах, которые осматриваете? То, что вы не любитель живописи, мы уже выяснили. Верно, здесь кроется какая-нибудь страшная семейная тайна, а, Иван Карлович? Признайтесь же!