— Страшен мир, в котором дети не взрослеют. Так еще хуже, поверьте мне… — вздохнул Грушевский, пытаясь представить девушку с портрета невинным младенцем, совсем как те малютки, которых забрал Господь у них с Пульхерией. — Бог даст, все образуется.

— Только на него уповаю, — горячо перекрестился дядюшка и поспешил обратно к родителям своей крестницы.

Управляющему, который дожидался у выхода из покоев князей, Грушевский сообщил, что женщина вне опасности. И, в свою очередь, поинтересовался, что предпринимается для поиска княжны и что удалось узнать на данный момент.

— Уж и не знаю, что предположить, — поразмыслив, решился ответить управляющий. Все же врач, видно по всему, крутилось в его банковской голове, человек в доме почти свой. — Я разослал слуг во все уголки имения, во все ближайшие деревни. Гости, к сожалению, затрудняют поиски. Господин Зимородов настаивает на соблюдении наивозможнейшей секретности всех мероприятий. Пока никаких следов.

— Весьма странное происшествие, — кивнул Грушевский.

— Расскажите легенду, — вступил Тюрк, который тенью следовал за Грушевским и молчал все время до этого момента.

— Право… — поднял управляющий темные строгие брови театрального «благородного отца». Но затем прищурился и начал говорить сухим отрывистым слогом, каким зачитывал бы сводки биржевых ведомостей. — Графиня Панина действительно умерла, но была ли это смерть насильственная, никто доподлинно не знает. На церковном погосте могильных плит ее и сына, умершего младенцем, нет. Склеп, выстроенный первым владельцем, графом Паниным, пустует. Существует, разумеется, сказка, которую передают местные эээ… жители. Рекомендую не обращать внимания на глупые небылицы и сплетни необразованной дворни. Несколько записей в домовой книге, которую вели все владельцы усадьбы, возможно и могут пролить свет на это дело. Действительно, было несколько утопленниц за эти двести-триста лет. Но здесь рядом озеро, мудрено хоть кому-то да не утонуть.

— Могли бы мы взглянуть на эту книгу? — Грушевский даже не сомневался, что Тюрк непременно пожелает увидеть запись, сделанную так давно.

— Я прикажу принести ее вам, извольте пройти…

— В картинную галерею, — подсказал Тюрк. — Мы подождем там.

— Как угодно-с, — сухо поклонился управляющий, прежде чем уйти.

— Что вы за человек такой, Иван Карлович! — выговаривал Грушевский, спускаясь по лестничному пролету на первый этаж. — Здесь такое творится, а вы со своими картинами, записочками…

— Какое такое дело?

— Да боже мой, ну княжна ведь пропала!

— Почему княжна? — удивился Тюрк. — Разве она не графиня?

— Кто?!

— Панина, утопленница.

Грушевскому только и оставалось, что развести руками. Пока Тюрк ползал по хрупким конструкциям из всякой мебели, которую только можно было найти в ближайших залах, заглядывая под картины в поисках никому, кроме него, не интересных надписей, Максим Максимович пристроился в уголке на кресле и даже вздремнул. Вот уже солнце спряталось за набежавшими тучами, а потом и вовсе стремительно закатилось за почерневший из-за наступающей грозы горизонт. Вот уже сбившиеся с ног слуги все реже и реже пробегали мимо дверей картинной галереи. Вот уже стал неразличим силуэт княжны на портрете в сумеречном углу, а последние праздношатающиеся устали заглядывать попусту в окна усадьбы из парка. Но Тюрк все лазал по стенам, как паук, переворачивая дам в напудренных париках и кавалеров в треуголках. Как только включили электрическое освещение, Кузьма Семенович принес им тяжелый фолиант домовой книги. Тюрк, не спускаясь на землю, попросил Грушевского прочитать первые страницы.

Открывалась книга записью, сделанной неким фон Венелем, которому эта земля была пожалована за верную службу еще Петром. Несколько поколений его потомков владели этими землями. Пока не разорились они, а имение не перешло в казну, откуда выкуплено было матушкой Екатериной и пожаловано графу Панину…

— Точно так-с, — подтвердил лакей. — Феньке еще дед, он тоже у господ в доме работал, сказывал. Были такие господа фон Венели. И дочь у них была писаная красавица. Да как разорились они, то из милости графа Панина жили в дальнем конце парка, сторожка та уж развалилась, а руины снесли, когда новый регулярный парк устроили. Был у ентой девицы фон Венель жених, капитан-поручик. Даже знакомый Панина по Петербургу. Вот когда граф-то женился на Венель, поручик долго бродил окрест. Прослышал об этом граф, запер графиню на острове, где сейчас старец живет. О ту пору мостика еще не было, только на яликах добирались. Уж не сказывал народ, что там на острове было, но крики слышали. Только раз ночью графу донесли, что графиня хочет сбежать из плена. Граф взял ребенка и ну на берег. А там, и правда, идет графиня в простой рубахе по воде, аки посуху, на том берегу поручик ее дожидается. Тогда граф закричал, что бросит младенца в воду, сынок заплакал, графинюшка обернулась, да не устояла и канула под воду вслед за дитятей. Поручика потом долго ловили, да уж поймали, нет ли, не знаю.

— Знаете вы, что Алена и старец видели вроде как… — Грушевский отчего-то не решился закончить мысль. Но лакей его и так понял. Вдруг впервые после жаркого и шумного дня дохнуло на них сырой прохладой, словно тихий вздох давнишней утопленницы долетел в этот богатый и современный дом. Внезапно погасло электричество, что удачно усилило мистическую атмосферу, навеянную старинной легендой.

— И еще из деревни, Малаховки, тож говорят, — совсем уж зашептал Кузьма Семенович. — Говорят, графинюшка забирает к себе в озеро невест, особливо несчастных. Были случаи, даже несколько, только в книге не все записано, напрасно искать будете. А перед тем как раз и видят ее то с ребенком, то без, по воде идущей.

— А вы не думаете ли, Кузьма Семенович… — вдруг одна мысль поразила Максима Максимовича. А ведь, пожалуй, Тюрк прав! Что, если старинная легенда и впрямь имеет отношение к тому, что происходит здесь и сейчас? Что, если несчастная утопленница, убиенная своим мужем, забрала к себе и княжну Саломею Ангелашвили? И это ее, а не Богородицу видели многочисленные свидетели на озере. Баллады символистов, странные песни, исполненные неясной тоски и предчувствия смерти, с новой силой зазвучали в романтичной голове Грушевского. Но тут раздался грохот салюта, и резкие вспышки фейерверка пронзили тусклые сумерки картинной галереи. Кузьма Семенович подпрыгнул на значительную высоту и перекрестился.

— Нашел! — тут же закричал Тюрк. — Вот, нашел.

Грушевский бросил книгу и подбежал к Тюрку, который стоял с картиной у окна и пытался получше ее рассмотреть. То ли по недосмотру, то ли случайно, по неведению, немецкий инженер, приглашенный для произведения праздничной иллюминации, все же сделал свою работу. Грянула канонада, в черном небе взорвались шары разноцветных звезд. В отблесках ярких огней и снопов искр Грушевский смог рассмотреть портрет. На небольшой картине, размером тридцать на сорок сантиметров, художник изобразил прелестную молодую женщину. Бесконечно печальные глаза ее с каким-то укором взирали с портрета кисти Рокотова. На оборотной стороне виднелась потертая, но вполне читаемая надпись: «Графиня Марья Родiоновна Панина, урожденная фон Венель, фрейлейна российского императорского двора, потом супруга и мать, скончалась в тысяча семьсот семьдесят пятомъ году Иулия во двенадцатый день отъ рожденiя своего на восемнадцатом году, по превосходнымъ дарованiям и разуму преждевременною кончиною поразила наижесточайшимъ оскорбленiемъ супруга, и оставила всемъ знаемымъ ее незабвенную и почтительную о себе память».

— Ну и что? — Грушевский вертел в руках портрет, абсолютно не разделяя торжества Тюрка.

— Он ее убил.

— Кто?

— Граф Данила Панин, муж, — кивнул Тюрк на утренний портрет «без дела и без скуки сижу, сложивши руки». — Судя по почерку, он способен на любую жестокость. Человек крайне эгоистичный, мстительный и, что особенно неприятно, готовый на все ради выполнения малейшей своей прихоти.