— Нужно срочно поменять материал на третьей полосе, — объяснила та жалким тонким голоском.

— Поздно, девушка, — стараясь быть любезным, Перепёлкин отрицательно покачал головой.

— Меня главный редактор кастрирует! — отчаянно выкрикнула девушка и добавила тихо. — Ну, пожалуйста!

— Ха, кастрирует! — развеселился Костя. — Это тебя–то кастрирует?

— Меня, — подтвердила та и, положив свои бумаги на стол, достала из сумки красивую коробку. — Пожалуйста, — повторила она.

— Ни хрена себе заявочки! — Костя–альбинос взял в руки коробку. — «Наполеон», что ли? — удивился он.

Девушка кивнула.

— Прикинь, Макс, сон в руку! — развеселился Костя. — Ну что, поможем даме? Чтоб не кастрировали? — он загоготал.

— Ты что, Кость, обалдел? Компьютерный же закрыт. Кто плёнки выводить будет? — отозвался Максим, с сожалением поглядывая на коньяк.

— А у меня есть плёнка! — девушка осторожно выпростала из свёрнутых бумаг прозрачную типографскую плёнку с отпечатанной вёрсткой. — Вот! Только третью полосу же поменять! А то у меня компьютер козлил и все правки слетели. А там и название, и фактура… — она вновь чуть не плакала.

— Ну, считай, в рубашке родилась, — переглянувшись с Костей–альбиносом, заявил Максим, — еще бы двадцать минут — и кранты. Тираж бы останавливать не стали.

— Кастрировать! — никак не мог успокоиться Костя.

— Спасибо, мальчики! — девушка радостно улыбалась, глаза её, цвета дорогого коньяка, прямо светились.

— На здоровье, — ответил Костя и, прихватив плёнку, направился в цех. Бледно–голубые его глаза в свою очередь тоже сверкали, как бриллианты в чёртову тучу карат. Настроение было прям как на первое мая. Коньячок с футболом, пусть только со второго тайма — что может быть лучше? Если бы ещё и «Манчестер» не подвёл…

— Ну, как? — спросил Нур, едва Нюша плюхнулась рядом, на переднее сидение.

— Тип–топ! — сказала счастливая Нюша. — Ох, и напьюсь же я сегодня! Поверни зеркало!

Она принялась вытирать со щёк нарочито размазанную тушь.

— Удостоверение проверяли?

— Нет, только на название глянули.

— Понятно… — Нур был несколько разочарован. Он вчера полдня сидел за компьютером, мастеря Нюше корочки. — Куда едем напиваться? Вернёмся к Катьке?

— На свадьбу? — Нюша задумалась, размышляя вслух. — Так, Лёвка смотрит футбол, вопит как зарезанный за свой «Манчестер»… Гошка или смотрит с ним, или за Марычевой ухлёстывает… Наши, литинститутские уже напились и делят лавры…

— Это как? — Нур тронул машину с места.

Надо было сначала выскочить на кольцо, а там видно будет, куда ехать. Вечерняя Москва казалась спокойной и такой тихой, что слышно было, как с шорохом падают листья с уставших деревьев.

— Ну, обсуждают великую русскую литературу и своё в ней место, — пояснила Нюша. — Я это на каждой пьянке слышу. Кэт, наверное, за козой своей ухаживает…

— Может за мужем всё–таки?

— Не-а. Я Игоря знаю. Он с остальными великими за своё место борется, он же классик, — покачала Нюша головой, — так что Катьке как раз коза остаётся. Можно, конечно, её выручить…

— Слушай, а поехали ко мне? — неожиданно предложил Нур. — И ближе будет, а то через всю Москву получается пилить надо.

— А напиться? — сомневалась Нюша.

— Если божоле тебя устроит, то с напиться проблем не будет.

— Молодое божоле? — капризничала Нюша.

— А оно другим и не бывает, — засмеялся Нур, — такое вкусное, что состариться не успевает!

— Поехали! — охотно согласилась Нюша. И несколько нелогично спросила: — А козы большими вырастают?

— Очень, — кивнул Нур, знакомый с сельским хозяйством не понаслышке, а по босоногому деревенскому детству, — особенно если оказываются козлами.

Ну, слава аллаху, расслабилась! Нур был доволен — Нюша расхохоталась звонко и вполне искренне. Струна, что была натянута в ней с того самого момента, когда они покинули шумную свадьбу, вроде бы ослабла. Что, собственно, и требовалось доказать. Теперь немного божоле — и Нюша окончательно придёт в себя. Он–то, справедливый и благородный Нур, был с самого начала против того, чтобы запускать в типографию Нюшу. Но Гоша посчитал именно подобный вариант максимально беспроигрышным. И, похоже, был всё–таки прав. Как и почти всегда, впрочем.

Вино оказалось восхитительным, закуска вот подкачала. В холодильнике Нура нашлись лишь шпроты и оливки. Правда, был еще фиолетовый виноград и огромные красные яблоки.

— Лёвка вчера заходил, — прояснил хозяйственный Нур, нарезая яблоко ломтиками. — Ты ж знаешь, он как пылесос. После него — чисто.

— Я ж напиться хочу, а не объесться, — засмеялась Нюша, с ногами устраиваясь на диване. Нур зажёг толстую красную свечу, погасил верхний свет и наполнил бокалы по новой:

— Ну, за тебя?

Нюша аккуратно, чтобы не разлить, подняла свой бокал:

— За «Московский вестник»! — провозгласила она, отдувая со лба длинную чёлку. В мерцающем, дрожащем свете она стала ещё красивее.

— Значит, за тебя, — резюмировал Нур.

Молодое божоле прекрасно справилось с задачей — на середине второй бутылки окончательно расслабившаяся Нюша жалобно простонала:

— Нур — Нур! Спать — умираю.

— Ложись здесь, — предложил он. — Я же тоже выпил. Утром тебя отвезу.

— А ты? — сонно спросила Нюша, заваливаясь на диван и натягивая на себя мягкий клетчатый плед.

— А я — на раскладушке, — ответил Нур, но Нюша уже не слышала. Сладко посапывая, он спала. Лишь ресницы её тихо подрагивали в неярком свете свечи.

Нур быстро убрал следы их нехитрого пиршества и, пододвинув стул, сел так, чтобы видеть ее умиротворённое лицо.

Когда это она успела вырасти? — думал он, глядя на Нюшу. Вроде бы всегда она была маленькой, младшая сестричка его лучшего друга, и вот — на тебе! Прекрасная незнакомка спит на его диване. Незнакомка улыбнулась во сне.

Она была так похожа на Гошу и в то же время — совсем другая. У Гоши брови густые, и такие ровные, будто их вычертили по линейке. А у Нюши — тоненькими скобочками. Нос похож, только у Гоши он крупнее. Ну правильно, он же мужчина…

Нур вздрогнул — блестящие ореховые глаза с неестественно расширенными зрачками смотрели прямо на него. В каждом зрачке было по свече и по Нуру.

— Ты чего? Спи, — прошептал он.

— Нур — Нурчик… — нежно шепнула Нюша.

Сердце Нура, мужественное сердце мастера восточных единоборств, ухнуло и провалилось в никуда. Он понял, что пропал.

Это была катастрофа. Он не верил в любовь. Никогда. Да, он знал, что в нужное время он женится на симпатичной девушке. На татарке, естественно. Но это совсем не имело отношения к тому, что имело расхожее название. Любовь? Ерунда, сказки для слабых и нервных. И тут эта сказка лежит на его диване и смотрит на него своими сладкими глазками.

Он потряс головой, отгоняя наваждение.

Тонкие пальцы коснулись его щеки и скользнули к подбородку.

— Спи, Нюш, я уже тоже ложусь, — сказал он, но почему–то не отодвинулся. Просто не смог.

Пальцы коснулись его груди — рубашка была наполовину расстёгнута.

— Иди ко мне, — шепнула Нюша и закрыла глаза. Её губы слабо улыбались.

Ты с ума сошёл, — сказал себе Нур.

— Да, — ответила Нюша, отодвигаясь.

Поцелуй был терпким, как молодое божоле.

Но не таким холодным — в комнате было так жарко, что вслед небрежно, впопыхах сброшенной одежде на пол полетел и такой мягкий, но абсолютно ненужный клетчатый плед.

6 сентября 1997 года

Первый звонок раздался в шесть утра. И Клим Ворошилов воспринял его как чью–то идиотскую шутку. И как же было ещё его воспринимать, когда в трубке раздался незнакомый голос:

— Грузите апельсины бочками. Железный дровосек выходит на тропу войны. Спи спокойно, дорогой товарищ!

— Кто это в такую рань? — пробормотала сонная жена.

— Бред какой–то. Спи.