16 августа 1998 года

Котов всё–таки надыбал! И это было хорошо. И даже очень хорошо. Хотя Котов в очередной раз и пострадал, но это ему — за будущие грехи, как Гоша с Лёвкой решили между собой.

Кое–что про Пекаря они уже знали. Нур вместе со «Щитом и мечом» поработал. Там тоже ребята не простые были — хоть и бывшие, но гэрэушники.

Досье на Николая Петровича Опекушина, 1957 года рождения, заведённое в мае сего года и хранившееся в Гошином сейфе в «Арене», пополнялось довольно регулярно. Картина его не слишком–то оригинальной жизни выстраивалась вполне объёмно. Почти классическая биография средней руки авторитета.

Не из синих, а из спортсменов. В тюряге никогда не сидел. В 1984 был вторым на чемпионате СССР по боксу. Участвовал и в международных соревнованиях.

В конце восьмидесятых сколотил банду из своих подольских корешей, тоже бывших спортсменов. Палатки, рынки, рэкет. Научился ладить и с ворами, и с ментами.

В середине девяностых хорошо присосался к спиртовым поставкам из Осетии. Полностью или частично контролировал несколько ликёро–водочных заводов в центральной России. В крупных разборках и убийствах конкурентов не засветился.

Женат. Вместе с семьей живёт в особняке на окраине Подольска.

Занимается благотворительностью: за свой счёт содержит лечебницу для наркоманов. Наверное, лечит от наркозависимости, чтобы водку, как все нормальные люди пили, а не ширялись всяческой гадостью.

Депутат Московской областной Думы. Вот такие пироги.

По сегодняшним меркам — прямо–таки идеальная биография. Хоть к ордену представляй. Да уже и представили. Пусть и не «За заслуги перед Отчеством», но всё за ту же благотворительность и что–то ещё доброе, вечное.

Так что, с какой стороны не подойди — никак не подковырнёшь. Вся эта информация гроша ломаного не стоила. Предъяви её Коле — Пекарю, так он только спасибо скажет за проделанную работу. Мол, пригодится на следующих выборах. И потребует уши уже не только Стасовы.

Уши надо было по любому выкупать. Да ещё и должок с Пекаря Гоша ох как хотел получить. Чужого не надо, а наше — отдай. Не то, чтобы он очень обижен был — не такая уж смертельная сумма зависла — но свербило у него на душе, кошки скреблись. Очень уж ему не нравилась эта история. Ну, не любил Гоша проигрывать. Не любил — и всё тут! Какие ещё вопросы?

И вот наконец–то! Из всей кучи этого дешёвого дерьма всё же блеснул один золотник. Один! Но зато какой! Не зря, как оказалось, Стасов папаша протирал свои штаны в конторе несколько десятков лет. Надыбал для сынишки информашку!

И вот вам результат! Что и требовалось доказать: нет человека без изъяна, даже с такой благолепной биографией. Стукачок наш Николай Петрович. Вот так депутат! Стукачок!

Завербован Пекарь был еще в конце семидесятых, когда впервые в составе молодёжной сборной отправился в заграничную поездку. Всего–то в Польшу. Курица не птица, Польша — не заграница, но и туда просто так, без благословения свыше, съездить было нельзя. Стучал Николай Петрович, что явствовало из приложенных отчётов, вдохновенно и с удовольствием, выкладывал такие подробности из жизни друзей–приятелей, каковых от него, похоже, даже не ждали.

И, пожалуй, самое главное — связи с конторой Пекарь не потерял. То есть, выходило так, что всю последующую жизнь он работал под колпаком, точнее, уже под крышей конторы. Кого нужно — сдавал, кое–кого потихоньку отмазывал, пользуясь своим авторитетом и связями прежних кураторов. Те ведь тоже люди: по коммерческой части в основном пошли. А кто и во власть. Сращивание организованной преступности с бюрократией, так это, кажется, в наших газетах называется? «Московский вестник» по этой теме тоже не раз и не два проходился. А тут уж и сам бог велел — прикуп прямо в руки лёг, спорхнул из лубянских запредельных высот. Спасибо тебе, Кот Котофеевич! Твои уши, похоже, останутся на предназначенном им природой месте.

Лёвка сразу загорелся:

— Надо просто под благовидным предлогом потихоньку скинуть информацию его коллегам–конкурентам. Тем, на кого он и сегодня, — Лёвка выразительно постучал по столу. — Они его по стенкам размажут!

— Нет, Лёвка. Не надо быть таким кровожадным, — Гоша ходил по кабинету, пересекая небольшое помещение в сотый уже, наверное, раз. — Мы с тобой добрые, воспитанные люди. Мы с ним просто поторгуемся. Хочу на его рожу белую посмотреть, когда он ксерокопии всех этих бумажек получит.

— Ну да, а он нам с тобой под бензобаки тротила подложит…

— Да что ты, Лёвка, кино про правильных пацанов никогда не смотрел? Один комплект документов мы заныкаем в ячейку одного из надёжных банков. И предупредим Николая Петровича, что в случае каких–то резких движений с его стороны, а уж тем более смерти кого–либо из информированных лиц, все материалы мгновенно будут преданы огласке. Он даже не дёрнется. Что он, идиот что ли? Да уж, наверное, он скорее откажется от котовых ушей и предпочтет вернуть наши деньги, чем раскрыться перед господами синими. Пусть купит у нас заводик, он же всё ещё наш. Чистой воды нормальная сделка, никто не подкопается. И лицо дядя Пекарь сохранит. А больше мы никаких условий ему ставить не будем. Пусть живёт.

— Ну, на идиота он вроде не похож. Да и жизнь у него вполне налаженная, не захочет он рисковать, это правда, — Лёвка заставил себя отказаться от идеи публичного распятия Пекаря. Месть местью, но денежки всё ж поближе к телу.

— Ну что, Лев Викторович? Проект «Наш человек в Гаване»? — Гоша перестал кружить по комнате и плюхнулся в офисное кресло. — Будет тебе, дядя Пекарь, подарок на день рождения. Завтра и получит.

— Идёт, — согласился Лёвка. — Ле Карре отдыхает! — и он крутанул Гошу вместе с креслом так сильно, что тот чуть не завалился набок.

— Я что тебе, космонавт? — заржал Гоша, в последний момент едва удержав равновесие. — И вот ещё что, мой любезный друг…

Лёвка напрягся, чувствуя в Гошиных словах какой–то скрытый подвох.

— На тот счет, который мы опубликовали в сегодняшнем номере, положи пятнадцать штук, — Гоша крутанулся уже сам, скромненько.

— Да ты что, с ума сошел?! На какой–такой счёт? — округлил Лёвка глаза.

— Не прикидывайся, сам знаешь, — как отрезал Гоша.

Нет, такой его взгляд Лёвке вовсе не нравился:

— Это для Полторадядькиной дочки? Старые грехи замаливаешь?

— И старые, и новые.

— Ладно. Завтра положу, — нехотя согласился Лёвка.

— Я сказал — сегодня! — Гошины брови сошлись в одну прямую линию.

— Ладно, ладно, не заводись, — уступил Лёвка. — У нас ведь всё тип–топ. Можем и в благотворительность поиграть. Всё ж не преферанс. Завтра покусаевские денежки подойдут, а там, глядишь, и Николай Петрович раскошелится…

— Правильно мыслишь, Лев Викторович. Будь добрее и люди к тебе потянутся… Хотя, говорят, некоторые уже и так подтянулись. С кем это тебя опять в «Ностальжи» видели?

— С кем, с кем? С женщиной, знамо дело, — попытался увильнуть Лёвка.

— Нет, Лёва! Виолетта Львовна Спесивцева — не женщина!

— А кто? — в Лёвкиных глазах мелькнул неподдельный ужас.

— Однокурсница моей матери.

— Твоей матери? Ни хрена себе! — Лёвкина челюсть отвисла, делая его похожим на провинившегося щенка.

И тут Гоша добил несчастного:

— И хозяйка канала ВСТ. Ты у неё как минимум пятым будешь.

— В смысле?!

— В смысле — мужем. Четверо уже умерли, — и Гоша захохотал как призрак средневекового замка, схвативший в объятья зазевавшуюся жертву.

Генерал–полковник Юрий Иванович Морозов на десять ноль–ноль был вызван в главный лубянский кабинет, к новому шефу.

Он помнил этот кабинет ещё при Юрии Владимировиче. Тогда там на стене висел один портрет — Феликса Эдмундовича. Теперь же, как с удовлетворением отметил Морозов, портретов стало два: Дзержинского и Андропова. Стало быть, новый хозяин понимает, в каком кресле оказался.