Она откашлялась и с усилием выпрямила спину, сев на край кушетки.

— Мне кажется, мы встречались с вами в мае на Капри, — произнесла она, старательно выговаривая каждое слово.

— Да! — Уайет прекратил свое хождение. — Да, да, да! — Ей впервые удалось произнести название острова так, что никому бы не вспомнились безобразные короткие брюки с аналогичным названием. — Дальше!

— Я не хочу, чтобы меня знали просто как наследницу состояния семьи Эллис, — продолжала Люси, удивляясь сама себе. — Пусть лучше обо мне судят по тому, чего я добилась.

— Да! А вот это уже совсем хорошо!

— Я выросла в Чикаго, но лето моя семья проводит на Нантакете[9]. — Люси и сама поразилась аристократической интонации своего голоса. — Вы напомнили мне подругу, с которой я жила в одной комнате, когда училась в школе. — Они смотрели друг на друга и не верили своим глазам. — После Дня памяти Нью-Йорк пустеет.

— Наконец-то! — Уайету хотелось запрыгать от радости, но он сдержался. — Дальше!

— В Штааде снег просто сказочный, не то что в Аспене! — прокричала Люси.

— Кажется, получилось! — воскликнул Уайет. Целых шесть предложений она произнесла как чистокровная аристократка в десятом поколении. Он схватил ее за руки и поднял с кушетки.

— Одна неделя на Ибице, и потом я могу целый год не вспоминать о ночных клубах, — она произнесла название острова на испанский лад — “Ивиса”.

— Ай да мы!

Не в силах сдержать радость, Уайет схватил Люси за талию, которая стала гораздо тоньше — он это заметил, — и они пустились в пляс по комнате.

— Мне кажется, мы встречались с вами в мае на Капри! — она кокетливо улыбнулась.

— Получилось! — воскликнул он и закружил ее на месте.

— Предположим, вы устраиваете прием и кто-то уступает вам для этого знаменитого повара — из тех, к кому записываются за полгода вперед. Как следует отблагодарить за такое одолжение?

— Написать от руки письмо со словами благодарности и послать на следующее утро с курьером?

Люси старалась скрыть, что запыхалась, спеша за Уайетом, который поднимался по лестнице Музея американского наследия, шагая через ступеньку. За две недели, что прошли с начала эксперимента, у Уайета развилась привычка постоянно ее чему-то обучать. А она, начав делать успехи, перестала так сильно эту его привычку ненавидеть. Когда она отвечала правильно — а такое случалось все чаще, — оба радовались.

Уайет презрительно фыркнул.

— Пальцем в небо.

— Изящный букет от флористов из “Плазы”?

Она тяжело дышала. После ежедневных утренних и послеобеденных занятий с бывшим спецназовцем Дерриком она должна была бы с легкостью взбежать по лестнице музея, но в итоге еле поспевала за Уайетом, который шел семимильными шагами. Они спешили на только что открывшуюся выставку Пьера Боннара, и Люси полночи читала об объединении художников-постимпрессионистов “Наби”, членом которого был и он. Нужно было не просто читать, а вникать, но ей было действительно интересно, к тому же ее как дизайнера привлекали используемые Боннаром жаркие, насыщенные тона.

— Вторая попытка, — сказал он.

— Пригласить на грядущую вечеринку?

Уайет закатил глаза.

— Опять мимо!

— А, знаю. Послать десять пар туфель “Кристиан Лубутен”. Ведь именно так отблагодарила Джессика Синфилд Опру?

Люси была уверена, что на сей раз угадала. Вчера вечером Уайет долго объяснял ей правила взаимодействия при формировании внутриплеменных связей. Он называл это “услугой за услугу” и рассказал, какую важную роль играет у шимпанзе взаимное почесывание спины — да и у людей тоже. Взаимодействие — это клей, соединяющий разные группы общества. И какая женщина не оценит в качестве бартера туфли “Лубутен”?

— Ну это уж слишком, разве только если повар — сам Томас Келлер. Правильный ответ: пригласить ее на уикенд в свой дом в Милбруке.

— Уайет, у меня нет дома в Милбруке!

Он остановился у парадной двери музея, осмысливая это обстоятельство.

— Ладно, тогда цветы.

Показав контролеру свою карту VIP-гостя, он скользнул внутрь, таща за собой Люси. Потом что-то быстро напечатал на своем “Блэкберри”, отправил и бросил мобильный в карман кашемирового пальто.

“Корнелия, получил твои сообщения. Спасибо за вино. Работаю над новым проектом и очень занят. Всех благ. У.”

Всех благ? Всех благ?! Корнелия кипела от негодования, рассматривая свой ноготь, покрытый ярким, как пуансетия, лаком. Она лежала в шезлонге возле бассейна в Палм-Бич. Мог бы с таким же успехом написать “Пошла к черту, знать тебя не желаю”. Как можно было послать такое наглое эсэмэс, получив бутылку “Шато Мутон-Ротшильд” урожая 1982 года? Она положила правую руку на упругий живот, согретый горячим утренним солнцем, и протянула левую в сторону маникюрши.

Корнелия прожила последнюю неделю в доме родителей (они уехали в Лондон, а время для отдыха в Палм-Бич было просто идеальное), но она по-прежнему продолжала длившуюся уже целый месяц кампанию примирения с Уайетом, чьи представления о светском этикете она оскорбила, фотографируясь рядом с Тео Голтом. Несколько дней после презентации “Таунхауса” Уайет не отвечал на звонки, и она послала ему имейл со снимком, где Патрик Макмаллен запечатлел их вдвоем, — пусть вспомнит, как изумительно они смотрятся вместе. Ответа не последовало. И тогда, перед отъездом во Флориду, она подкараулила Маргарет, когда та выходила из дому, и сунула ей в руки небольшой сверток для Уайета: внутри был носовой платок, который он забыл у нее в тот первый вечер, когда они целовались в баре “Сошиалиста”. Она надеялась, платок пробудит в его душе воспоминания об афте-пати для двоих. Воспоминания, как видно, не проснулись. Она продолжала звонить и слать имейлы, но он по-прежнему не отвечал, и она в конце концов опустилась до того, что совершила набег на винный погреб своего отца. И что же Уайет? Прислал это идиотское эсэмэс.

— Ровнее не стало, — пожаловалась она, сунув палец чуть ли не под нос маникюрше. Молоденькую латиноамериканку прислало агентство, которое предоставляло Корнелии услуги маникюрш, массажистов, иглоукалывателей и инструкторов по йоге, — так Корнелии не приходилось смешиваться с толпой.

— Я не вижу никаких неровностей, мисс Рокмен, — ответила девушка. — Я перекрашивала ноготь три раза. По-моему, ровнее уже невозможно.

— Что вы сказали? — ноздри Корнелии слегка раздулись, она спрыгнула с шезлонга и грозно выпрямилась во весь рост, ее тень упала в бассейн на мелководье. — Как будто слепой шимпанзе наляпал лак, я не собираюсь платить за такой маникюр.

Произнеся слово “шимпанзе”, она тут же вспомнила своего бывшего возлюбленного, антрополога, и рассердилась еще пуще.

— Хорошо, я могу покрыть заново…

— У меня нет времени сидеть и смотреть, как вы опять все испортите!

Маникюрша вздохнула.

— Всего доброго, мисс Рокмен. Через неделю, в то же самое время?

— Что же делать. Но скажите Эсмеральде, никаких чаевых. Я, знаете ли, всегда все проверяю до цента.

Девушка двинулась к дому с тяжелой сумкой в руках.

— Да, моя фамилия Рокмен, но это не значит, что я банкомат! — крикнула ей вслед Корнелия. Ее мать Верена внушала ей, что все люди без исключения — от мужчин до маникюрш — норовят сесть тебе на шею и что она не должна никому этого позволять. Вымогатели, тунеядцы. Кому, как не ей, Верене, это знать: когда они с отцом Корнелии поженились, Верене было двадцать три года, она была скандинавской красавицей, разгуливавшей по подиуму в купальнике, а он — сенатором шестидесяти двух лет с больным сердцем. И вот назло судьбе сенатору перевалило за девяносто, а у прекрасно сохранившейся пятидесятидвухлетней Верены, по слухам, было не счесть любовников.