— Боюсь, с венами у нее проблемы, — проскрежетала она. — Очень тяжелая больная.

— Роксана, давай же! Роксана! — закричала я, когда она вздрогнула и застонала.

— Упало еще на десять. — Сестра Лавиния снова проверила давление.

Я рванула свою черную сумку, вытаскивая набор для капельницы.

— Что это? — в ужасе спросила Алисия.

— Тот самый доступ, — ответила я, разматывая стерильную синюю ткань, которой был обернут набор.

— Черт, я забыла перчатки, — пробормотала я и застыла в замешательстве, но сестра Лавиния тут же сунула пару перчаток в мою руку. Что ж, в конце концов она оправдала свое присутствие здесь.

Словно безумный ученый, я дрожащими пальцами вынула иглу из набора, другой рукой ища пульсирующую артерию. Нельзя попасть в артерию. Нужна вена. Найди вену. Введи в нее иглу. Темная кровь брызнула в шприц.

— Мы попали, — сказала я, чувствуя невероятное облегчение.

Кто — мы? Я, Бог и все его ангелы… Аллилуйя. Давай, детка, давай же. Я закрыла иглу заглушкой, твердой рукой взяла расширитель и сказала:

— Скальпель.

Сестра Лавиния подала его мне. Я сделала небольшой надрез, приоткрыла расширителем кожу. Роксана была вся в крови, кровь залила кушетку, безнадежно испортив одеяла.

— Что с кровяным давлением? — спросила я, вытаскивая расширитель и доставая пакет с физраствором и трубку капельницы. — Нужно нормализовать кровообращение.

Все стояли, застыв на месте, и ошарашенно наблюдали за мной. Глядя на них, можно было подумать, что посреди гостиной взорвалась бомба.

— Держите жидкость, сжимайте пакет! И поднимите ее ноги, выше, выше!

Когда приехали парамедики, чтобы забрать Роксану в Лондонский университетский госпиталь, ее кровообращение возобновилось, давление поднялось, а я сидела, удерживая проклятый катетер на месте, прижимая его и трубку капельницы. Я пришила их так же прочно, как обычные люди пришивают пуговицы к одежде. Мой посиневший от напряжения большой палец идеально подходил по цвету к пластиковой головке катетера. Это было словно знамение.

Я никогда не научусь завязывать узлы.

Мы с Беном были готовы улыбнуться в любую секунду, как только она откроет глаза.

— Как давно вы здесь стоите? — спросила Роксана.

— Пять-десять… пятнадцать минут — максимум, — сказал Бен, опираясь на поручень больничной каталки.

Роксана недовольно покачала головой.

— Вы должны были разбудить меня, — с укоризной произнесла она.

— Мы не собирались тебя будить, — ответили мы.

— А следовало бы.

— Нет, Роксана.

Так мы и препирались, тратя приобретенное время, — приобретенное потому, что Роксана, судя по всему, уже не страдала от боли, ее не бил озноб и она снова была в здравом уме.

— Как ты себя чувствуешь, Роксана? — участливо поинтересовался Бен.

Она недовольно нахмурилась.

— Ой, черт, хорошо. Спасибо. Бен, ты не мог бы оставить нас на минутку?

Волна облегчения схлынула с лица Бена, оставив песок нервного страха.

— Конечно, конечно, я буду… Пойду чего-нибудь съем… И поищу остальных.

Всю ночь, пока через капельницы в тело Роксаны вливались антибиотики, Алисия спала у ее больничной койки, а мы все сидели рядом почти до полуночи, а потом уехали, чтобы вернуться рано утром. Сейчас Ди отправилась за едой и кофе.

— Я не думаю, что мне станет лучше, — устало произнесла Роксана, когда дверь за моим братом закрылась. Каким-то чудом ей досталась отдельная палата из тех, которые обычно приберегают для критических больных или больных с острыми инфекциями. Но уединение было приятно.

— Как пакет? Дренирует? — спросила я, проверяя пластиковую емкость, висящую на стойке у кровати. — О, прекрасно. Там полно зеленой жидкости.

Я просто пыталась сказать что-то приятное. Но у меня было такое ощущение, будто все мы сейчас присоединены к пластиковому мешочку и зависим от его работы.

— Грубо, не так ли? — спросила Роксана. — Я не знала, что медицинское оборудование является поводом для шуток.

— Ну, скоро его снимут, — сказала я.

Онколог вчера пояснил, что если печень и тонкий кишечник нормально воспримут вшитые катетеры и не начнется омертвение, то скоро громоздкий пластиковый резервуар можно будет убрать, заменив его колпачками.

— Ура, — сухо отозвалась Роксана. — Меня заткнут колпачком и отправят домой, в теплую постельку, и вы сможете пригласить сестру Лавинию, чтобы она снова попыталась проткнуть меня насквозь шприцем со смесью физраствора и желчи.

Внезапно появилась сиделка, которая начала протирать пластиковые трубочки. Она явно была незнакома с таким понятием, как «аккуратное обращение».

Роксана выглядела жалко: кожа была желтой, глаза ввалились, а лицо напоминало обтянутый кожей череп, как у узника концлагеря.

— Так… как ты себя чувствуешь? — спросила я.

Она попыталась слабо рассмеяться, но тут же остановилась, скривившись от боли.

— Печень болит?

— Спина, — ответила Роксана. — Посмотри, что у меня со спиной. Там что-то давит или колет.

Я осторожно приподняла Роксану за плечи и помогла сесть, чтобы осмотреть ее спину; каждый позвонок выпирал из-под кожи, словно рыбий хребет. Воспользовавшись случаем, я поправила и подушку. Ни на подушке, ни на спине не было посторонних предметов, так что, скорее всего, она страдала от боли в диафрагме. Я нежно дотронулась до ее желтой кожи — так же нежно, как я когда-то впервые коснулась руки Мэттью Холемби.

— Где? Здесь?

— Нет, левее… да… здесь, — сказала она. — Надави на это место.

Я пыталась не давить сильно. Она казалась слишком хрупкой для активного массажа.

— Как ты думаешь, Ди в порядке? — спросила Роксана.

— Думаю, да.

— Ты говорила с ней?

— Да, но… мне кажется, она сама хотела поговорить с тобой.

— Она не может со мной разговаривать. То есть может, но в то же время… Все изменилось. Мне трудно… — медленно произнесла Роксана, нахмурившись, — кого-либо успокоить.

— Тебе и не нужно этого делать, — сказала я, все еще массируя ей спину.

— Хватит, уже хватит, милая.

Стараясь не сделать Роксане больно, я помогла ей опуститься на подушки. Она вздохнула с таким облегчением, словно то усилие, что потребовалось от нее, чтобы лечь, было равносильно долгому бегу.

— Я не ожидала, что это случится так быстро, — прошептала Роксана. — Я была настроена вести себя, как Жанна д’Арк, а оказалась жалкой неудачницей, хнычущей от боли.

— Ты не хнычешь, Роксана. Ты одна из самых сильных личностей, которых я знаю.

Вздохнув, она ответила:

— Надеюсь, что в аду будет легче, чем здесь.

— Прекрати говорить про ад! — воскликнула я, хотя понимала, что она далека от того, чтобы шутить.

— Я ханжа, Холли, а все ханжи попадают в ад. Я не следовала своим собственным правилам. Я не придерживалась даже «гардеробной заповеди»: ты должна выкинуть что-то, если покупаешь новую вещь. — Она тяжело вздохнула. — Когда мы улетали из Соединенных Штатов, мне не хватило чемоданов, чтобы упаковать одежду, и пришлось использовать зеленые мешки для мусора… И вот теперь я уж точно привлекаю к себе внимание…

— Роксана, никто не попадает в ад лишь за то, что у него слишком много одежды. Кстати, мы все ханжи.

Она подняла руку.

— Что ты хочешь? — встрепенулась я. — Чего-нибудь выпить?

— Посмотри на столик. Видишь на нем журнал? Алисия принесла его сегодня ночью.

Это было регулярное издание «Внешний мир» с фотографией велосипедиста из «Тур де Франс». С обложки на нас смотрел съезжающий со склона спортсмен, а рядом был подзаголовок: «Он победил рак и целый мир!»