Жара стояла страшная, до брони нельзя было дотронуться голой рукой, можно было получить ожоги. У нас, в каждом бронетранспортёре, была дополнительная ёмкость на 100 литров, её хватало не надолго. Но пили, сколько хотели, подвоз воды организован был хорошо.

Где-то около полудня прибыл Командующий войсками округа. Осмотрев расположения войск, спросил у сопровождающих его офицеров: «Какая температура воздуха»? Ему ответили, что 58 градусов. «А над песком? Пехота ведь лежит на песке». Сказали, что 60 градусов. «А в боевой технике»? Ответили, что в БТРах — 69 градусов, в танках — 70. «Где люди»? «Все на своих местах товарищ командующий». «Это не люди, это золото»!

Я всегда, всю свою службу, был горд за нашего советского солдата, которому, ни почём, ни мороз, ни зной, ни горы, ни пустыни. Который, ни когда, не роптал на трудности и тяготы воинской службы, и всегда был готов подставить плечо товарищу. И главное, я его видел в деле, в бою. Такого солдата победить нельзя. Убить можно, победить нет. Даже преданный собственным правительством он продолжал выполнять свой воинский долг по защите Отечества. Так было в Закавказье и Прибалтике в конце 80-х годов. В начале девяностых по восточной Германии маршировали дивизии под флагом того государства, которого уже не было на политической карте мира. Советская Армия ушла не побеждённой.

Да развал коснулся и Армии, но она последней из государственных институтов продолжала служить своему народу. Потому, что было крепко спаяна структурой, которая видела свою жизнь только в одном, в служении Отечеству. И название этой структуры — офицерский корпус.

В какой армии солдат придёт жаловаться на командира за то, что тот не берёт его на боевую операцию? По сути, увеличивая его шансы остаться живым. Так было у меня в отряде в Афганистане. И здесь уже не имеет значения та причина, по которой солдата оставляют в лагере. Здесь нет ни какого фанатизма, как это может показаться на первый взгляд. А присутствует чувство высокого долга перед Отечеством и своими товарищами. Чувство коллективизма и высокой профессиональной гордости за принадлежность к Советской Армии в целом, и к её элите — спецназу ГРУ, в частности.

Единственное, что требовалось от командиров, это научить его грамотно, профессионально воевать.

«Если посылать неподготовленных на войну

значить предавать их».

Конфуций

К вечеру, когда спала полуденная жара, из своих нор, по выползала разная живность.

Развлекаясь, мы бегали за варанами, туркмены называют их «Зем-Зем». Подходишь к нему, он начинает запугивать. Раздувает щёки, шипит, показывает длинный, фиолетового цвета, раздвоенный на конце язык. Размером они были до метра. Ну, прямо сухопутный крокодил. Подходишь ближе, он разворачивается и начинает убегать, уморительно виляя задом. Но лапы короткие, поэтому догнать его труда не составляет. Хватаешь за хвост и тащишь в своё расположение, пугать товарищей, укусить варан может почти как собака.

На закате, на верхушки верблюжьей колючки забрались фаланги. Были они оранжевого цвета и размером с ладонь восьмилетнего ребёнка. Ловко, прямо на лету, они ловили кузнечиков и, оторвав им голову, высасывали внутренности. Чуть позже появились комары и москиты. Я предупредил ребят, что это здесь самая опасная тварь, они являются переносчиками Пендинской язвы, как в народе говорят Пендинки. Рана гниёт от трёх месяцев до трёх лет, и нет ни какого лекарства, способного это остановить. Врачи единственно, что могли сделать, это провести обкалывание раны, чтоб она не увеличивалась. У моих: и у отца, и у брата эта гадость была, а меня бог миловал, хоть и прожил я в Тахта-Базаре 9 лет. А ведь он находится в центре Пендинского оазиса.

Кобра в боевой стойке.

Ночь для меня прошла неспокойно. Мой эстонец вообщё не спал, он сидел на постеленной ему плащ-палатке, и всё время озирался по сторонам. Периодически, каждые 15–20 минут, он будил меня, я спал рядом на песке, и я с фонариком в руках осматривал, не залез ли на него какой-нибудь гад. Поправляя на себе снаряжение, спали мы в полном боевом, с автоматом в обнимку, я случайно раздавил фалангу, залезшую мне на подсумок. Стало противно, попробуйте вы раздавить обыкновенного домашнего паука, а здесь жирная фаланга. Я машинально вытер руку о сапог ротного, его как будто пружиной отбросило от меня метра на два. Он долго мне, что-то выговаривал, мешая русские слова с эстонскими. А вообще-то мужик был не плохой. Буквально за месяц до учений он прибыл для дальнейшего прохождения службы из Европейской части СССР, и естественно адаптироваться, ещё не успел.

После учений меня ждала приятная новость, из Ленинграда приехала меня навестить девушка. Я с ней познакомился ещё во время летнего отпуска, после первого курса. Вместе отдыхали на Азовском море, затем долго переписывались. Она была студенткой Ленинградского института культуры.

Рядом с училищем находился парк им. Тельмана, любимое место отдыха наших курсантов. Мне было приятно дефилировать по парку с красивой высокой дамой. Встречающиеся знакомые курсанты и офицеры делали умные лица. Когда мы с ней зашли в музыкальную комнату, и она села за фортепьяно, пустое помещение буквально за 10 минут наполнилось слушателями. Играла и пела она превосходно, позже Люда стала солисткой московского ВИА «Девчата». Я стоял, рядом опёршись одной рукой на инструмент, и всем своим видом показывал, что для Армии это нормально, знай наших. К сожалению, у нас с ней не сложилось и всё по моей вине. Жизнь распорядилась иначе, но приятные воспоминания остались.

В конце третьего курса я написал рапорт, с просьбой, чтоб меня после окончания училища отправили служить в части специального назначения. Я знал, что одна из таких частей находится в Чирчике. В 1969 году около 25 наших выпускников попали туда служить.

После парада 7 ноября 1970 года

В начале четвёртого курса нам ускоренными темпами стали шить офицерскую форму. Дело в том, что впереди опять был парад 7 ноября. Парад всегда открывала офицерская коробка. Комплектовалась она из офицеров штаба округа и офицеров военных кафедр гражданских вузов. Эти люди были уже далеки от войск, от строевой подготовки, да и возраст у многих был под 40 лет. Командующий приказал убрать из коробки кривоногих и с животиками, заменив их нами. Форму нам выдали за два дня до парада, естественно мы не могли упустить такой случай и на свидания к девчонкам являлись в парадной офицерской форме. После парада у нас её неделю собрать не могли. Проблем с увольненьями в город не было, уже второй год в нашем училище на четвёртый курс имел свободный выход в город. А женатые курсанты имели такое право с третьего курса, но, правда, только три дня в неделю.

На четвёртом курсе начались проблемы с всевозможными огоньками. Дело в том, что они, приурочивались к праздникам. Ротный на эти мероприятия брал, как правило, наш взвод, а у каждого уже есть своя девчонка, свои планы. Но когда мы пытались уклониться от этих культпоходов, он не желал слушать ни каких доводов. Объясняя это тем, что наши девчонки уже никуда не денутся, а здесь на карту поставлен престиж училища. Говорил, что я вам четвёртый взвод возьму, да там нет никого выше меня, он был среднего роста.

Каждый год в декабре проходило первенство училища по боксу. Я, начиная со второго курса, когда мне уже было двадцать лет, начал ходил на тренировки. Но всё это было эпизодически. Секции в училище не было, приходилось ездить в какую-то школу. Не всегда отпускали. Да и проку от этого было мало, тренер просто отрабатывал время. Но я уже видел, что это мой вид спорта.

Когда впервые вышел на ринг в соревнованиях на первенство училища, это случилось на третьем курсе, зал грохотал от гомерического хохота. Не умея даже правильно двигаться в ринге, я на полусогнутых ногах подкрадывался к противнику. То есть по боксёрским меркам, я был «дрова». Но зал неистовал, и я бросался в драку, именно в драку, а не в бой. Против меня, как правило, были такие же «дрова», и я побеждал. Когда жребий сводил с настоящими боксёрами, то есть имеющими первый разряд и выше, работать не давали, объявляли технический нокаут, хоть я и готов был драться.