В том же отеле проживал и полковник Рудкой. Он умудрился разбить два МИГа, а это миллионы долларов. Летчик он был никудышный. Два раза попадал в плен, но был освобожден за очень большие деньги. Он был замом Романова, командующего летными войсками 40-й армии, и Союз платил выкуп за его глупое безрассудство.

Никто и предположить не мог, что в ближайшем будущем станет этот «вояка» замминистра обороны Российской Федерации. Его пошлые ухаживания за Ларой не увенчались успехом, и он превратил жизнь Комаровского в кромешный ад. Приехав в Москву, не постеснялся найти тестя Комаровского и выложил генералу, что зять его аморальный тип, что у него любовница и так далее.

Весь день эти воспоминания преследовали меня и не давали покоя. После обеда ко мне в кабинет зашел полковник Медведский и сказал:

– В 18.00 заеду за вами, командующий уже заказал цветы и торт! Он будет ждать.

Я ничего не ответила. В 17.30 отпросилась у подполковника Мисника уйти пораньше. Сказала, что мне еще надо зайти к коменданту общежития, чтобы определиться с жильем.

На другой день, около одиннадцати, полковник Медведский влетел ко мне в кабинет. Он был в ярости:

– С огнем играешь?! Ты больше не в Шинданде! С генералом шутки плохи.

– Товарищ полковник, через пятнадцать минут должен прийти на процедуры командующий армией. Ему мне тоже рассказать, что я вчера вечером не пошла на свидание к генералу Романову?

Я работала в клинике. Жара и то, что Казаров далеко, сводили меня с ума. Мы каждый день перезванивались, писали друг другу письма, но это так мало! Через три месяца появилась возможность вырваться в Шинданд. Этой возможностью стало заседание командиров дивизий, где должен был присутствовать и Жуковский. Не знаю, что я плела, как достала необходимые документы, чтобы получить разрешение, но мне это удалось.

Я стояла у штаба и разговаривала с Жуковским, когда появился Романов. Он усмехнулся, глядя в упор на нас, и вошел в здание. Я испугалась за Казарова, боялась за командира. «Ну все, неприятности нам обеспечены». Но все обернулось по-другому. В этот день я работала в напряжении, все думала, как пройдет наша встреча с Казаровым. В 16 часов дверь моего кабинета отворилась, и зашел полковник Медведский. Я аж застонала, как молния пронзила мысль, что вот все, накрылся мой Шинданд медным тазом.

– Товарищ лейтенант, вас ожидает командующий, собираетесь быстро, прямо сейчас.

Мне было уже все равно – разжалуют, сошлют в Союз, поставят к стенке – какая разница, раз я не увижу Алешу. Вымыла руки, переодела халат и пошла за полковником.

– Здравия желаю, товарищ генерал, лейтенант Молдовану по вашему…

– Анна Петровна, как вам служится, не обижают ли вас, нет ли у вас жалоб?

– Никак нет, товарищ генерал.

– У меня есть к вам предложение.

Мое сердце сжалось, и я перестала дышать.

– Есть место в группе быстрого реагирования при шиндандском аэродроме. Хочу предложить его вам.

Вместо дежурной фразы я расплылась в улыбке и смотрела на генерала. Он тоже начал улыбаться.

– Бегом в кадры, я распорядился, чтобы срочно оформили твои документы. Не благодари, а то передумаю. Кругооооом марш!

Казаров глазам своим не поверил, когда все построились перед самолетом в ожидании командира, дверь открылась, и появился… лейтенант с командирской папкой в руке и улыбкой до ушей, а за ней… командир с сумкой лейтенанта. Я вышла, поднесла руку к пилотке, приветствуя всех офицеров, забрала из рук командира свою сумку с вещами и, увидев «УАЗ» Казарова, села на заднее сиденье в ожидании, когда закончится построение.

К концу ноября летный полк должен был покинуть Афганистан. Я оставалась еще на пару месяцев. Казаров был вне себя, его сводило с ума то, что я должна остаться здесь без него. Кто знает, что ждет нас впереди? Алексей просил меня найти какую-то возможность, какой-то способ, чтобы уехать вместе с ним. Но как я могла уйти из своей группы, бросить друзей, с которыми прошла через огонь и… не только. Это было бы предательством. Никто бы меня не осудил, но я не могла так поступить. Была и еще одна причина, из-за которой я не хотела торопить события. Пусть все идет как идет. Трудностей я не боюсь, пугала неизвестность, изменения, которые произойдут с нами там, после войны. Казаров не понимал меня, волнуясь, он даже не замечал, что кричит. Наши скандалы, нарушавшие тишину офицерского общежития, стали ежедневным дополнением к вечернему чаю.

– Через несколько месяцев выведут все войска. Что значат для тебя эти несколько недель?!

– Не нервничай и не кричи. Только мой отец мог себе позволить орать на меня, но он мой отец, он меня вырастил и воспитал.

– Не сердись, но я с ума схожу от мысли, что ты останешься здесь без меня.

– Как будто ты был со мной рядом в горах в Мараваре, в Кандагаре или Баграме… И что, если я останусь? Я не боюсь теперь ни Федюкина, ни черта, ни кого другого. Ты же видишь, как они сторонятся меня?!

Из-за одной истории о наших отношениях узнали даже в центральном штабе 40-й армии. Казаров скрыл от меня свою беседу с полковником Мамалыгой, но позже добрые люди рассказали мне об этом:

– Ты что думаешь, она такая честная и порядочная. Это тебе только кажется! Как она умудряется так часто прилетать к тебе в Шинданд? Тебе не кажется, что у нее есть кто-то более могущественный? – с усмешкой говорил Мамалыга моему Алеше.

– Почему бы она рисковала жизнью каждый раз, прилетая ко мне, если у нее там кто-то есть?

– Идеалист! Все они приезжают сюда за этим самым…

Взбешенный Алексей, как мальчишка, врезал ему. Два полковника, здоровых мужика, дрались как зеленые пацаны. С большим трудом их разняли соседи. Меня не сильно беспокоила его ревность, я сама ревнива до помутнения рассудка. Даже от мысли, что он будет дарить свою нежность другой, у меня темнеет в глазах. «Не делай этого, не делай, не поступай так со мной…»

Это противоречивое состояние измучило меня. С одной стороны, я боялась послевоенного будущего с Казаровым, с другой – не хотела отпускать его одного.

Решение нашлось неожиданно. При очередном скандале нечаянно присутствовал командир полка. Дверь в комнате была открыта, а он жил рядом – и куда ему деться от наших криков? Постучал в косяк дверей и напросился в гости. Я быстро собрала на стол.

– Анна Петровна, я зашел поговорить с вами, хотел на днях пригласить к себе в кабинет, но решил не откладывать разговор в долгий ящик. Мне нужно укомплектовать полк перед выводом, чтобы в полном боевом комплекте быть уже там, в Союзе. Не хочу привыкать к новым людям, а то пришлют кого попало, а к вам я уже присмотрелся, вы нам подходите. Я подал рапорт о вашем переходе. Вчера позвонили из штаба, сообщили, что одобрили. Жду подтверждения. Ну как, рады, я надеюсь…

Была ли я рада, еще не поняла, а вот Казаров был готов расцеловать командира, но поцелуи достались мне.

Только сказки заканчиваются фразой: они поженились, жили долго и счастливо и умерли в один день. Но это был как раз тот редкий случай. Могла ли я подумать, что афганская эпопея закончится для меня благополучно. Афган научил меня многому и дал такой жизненный опыт, что я ему благодарна. Но самое главное, в Афганистане я встретила настоящую ЛЮБОВЬ. Любовь, ставшую смыслом всей моей жизни.

© Алла Петрова, Владимир Кожуховский, 2014

Всякая война рождает свои песни, свой фольклор. Не была в этом плане исключением и десятилетняя афганская эпопея Советского Союза. Шурави ярко проявили себя в поэтическом и музыкальном творчестве. Особое место в нем занимали вокально-инструментальные группы ограниченного контингента «Голубые береты» и «Каскад».

«За речкой» песни этих ансамблей, получив живой отклик, сотни раз переписывались с кассет на кассеты, звучали в клубах, на горных перевалах, в солдатских палатках. Они были эхом и символом войны. С ними на устах уходили в рейды, поминали погибших товарищей, возвращались домой, в Союз. Так сложилось, что официальную известность «Каскад» имел гораздо меньшую, нежели «Голубые береты». Может быть, потому, что своим «непричесанным» творчеством группа была менее ангажирована наверху. Зато среди бойцов популярность «Каскада» была потрясающей. Эта группа появилась в Баграме (провинция Парван), где стояла 108-я мотострелковая дивизия. Но название пришло позже, в 1983 году.