(Кондуктор говорил на том русско-украинском языке, на каком «балакали» многие переселенцы с Украины, прожившие несколько лет в Уссурийском крае.)

Во Владивостоке уже известна была фамилия командующего Полтавским направлением Гродековского фронта Гаврилы Шевченко, и Виктору Заречному захотелось сейчас же повидать его, а заодно, конечно, узнать, как добраться до штаба.

— А где его можно найти? — спросил он.

— У его батьки своя хата, вин к ёму и приихал с яким-то другим атаманом.

— Где же это?

— Идемте покажу.

Они вышли на перрон.

За линией железной дороги, вдоль нее, вытянулся длинный ряд домов, обращенных фасадом к железной дороге, с боковыми проулками.

— Видите цинковую крышу, второй дом с конца?

— Вижу.

— Там и живе Матвей Силантьевич Шевченко со своим сыном Гаврилой, посередь двух других своих сынов.

Станица Гродеково, названная так в честь одного из бывших приамурских генерал-губернаторов, нисколько не изменилась с тех пор, как Виктор Заречный и ранней своей юности гостил здесь у своего гимназического товарища. Та же широкая улица вдоль железной дороги — по ней Виктор скакал со своим другом верхом на лошади. Вдали, по направлению к Пограничной, виднелась сопка, покрытая дубняком. Под сопкой — Виктор это хорошо помнил — росли дикие, вернее — одичалые, абрикосы. Это, несомненно, следы бывшего здесь когда-то, во времена Бохайского царства, культурного сада. Могущественным было это царство, в нем было пять столиц и семьдесят семь городов. Следы шоссейных дорог, соединявших эти города, в Уссурийской тайге сохранились и поныне. Думая об этом, Виктор Заречный шел через станицу к дому Матвея Шевченко.

Вот и дом с четырьмя окнами в разрисованных наличниках.

Виктор взошел на крыльцо. Из передней он услышал оживленный разговор за дверью, постучал.

— Хто-сь прийшов, — прощебетал женский голос.

— Просимо, — раздался другой, мужественный голос.

Виктор открыл дверь, и ему представилась картина великолепного пиршества. За столом, помимо старика Шевченко, его жены Марины, сына Гаврилы и командира роты Бориса, сидели Подоба и его мать Горпина.

— Мне товарища Шевченко, — сказал Виктор, глядя на Гаврилу Матвеевича, которого он принял за того, кто ему нужен был.

— Здесь их двое, — ответил Гаврило Матвеевич. Ворот на рубашке у него был расстегнут, лицо с энергичным, недоверчивым и несколько ироническим выражением было разгорячено вином.

— Мне Гаврилу Матвеевича.

— Я Гаврило, — вставая из-за стола, промолвил молодой Шевченко, несколько удивляясь появлению неизвестного ему человека.

Виктор Заречный сказал, кто он. Недоверие сразу же исчезло с лица Шевченко.

— Проходите, садитесь к столу. Матуся, — обратился он к матери, — подай стакан.

Хозяйка поставила перед Виктором граненый стакан, тарелку, положила нож и вилку.

Старик Шевченко взял графин.

— Вам, може, чистенького? — почтительно спросил он Виктора.

— Нет, нет!

Старик налил из графина полный стакан разведенного спирта.

— Будем знакомы, — произнес Гаврило Матвеевич.

Мужчины взялись за стаканы, женщины — за рюмки.

— Ну, хлопцы, — произнес Матвей Силантьевич, — выпьемо за солодкую свободу.

Выпили и закусили.

— А теперь, — сказал через некоторое время старик Шевченко, — выпьемо за нашу казацкую долю, за доброго коня да за гострую шаблю, як в старину балакали наши батьки, наше доброе запорожское казачество.

Выпили и закусили.

Уже захмелев, Матвей Силантьевич предложил:

— Споемо старинную казацкую писню: «Эй вы, хлопцы, добрые молодцы…»

— Просимо! — гости захлопали в ладоши.

— Зачинай, батечко. — Гаврило Матвеевич приготовился, чтобы запеть вслед за отцом.

Матвей Силантьевич сложил руки на груди и запел хриповатым голосом. Гаврило Матвеевич, Марина и гости дружно подхватили.

Пели голосисто. Песня выливалась в открытые окна, и было далеко слышно веселье в доме Матвея Силантьевича Шевченко.

— Сын приихал до дому, — говорили в станице некоторые с сочувствием.

— Пидождите, справим мы вам пир! — злобно бубнили другие.

Расколовшаяся в октябре надвое станица жила двумя жизнями, не похожими одна на другую.

— Вы это что же? — глядя на стакан Виктора, из которого была отпита половина, с удивлением спросил Гаврило Шевченко.

— Я, знаете, не привык пить из стакана, — улыбнувшись, ответил Виктор.

— Матуся, подай товарищу рюмочку.

— К тому же, — добавил Виктор, — сегодня я должен быть у командующего фронтом.

— Эка важность — командующий фронтом!

— Мы вам прямо должны сказать… — начал было командир роты.

— Постой… Ты о чем? — прервал его Шевченко. — Об этом потом, — добавил он, поняв, о чем хочет сказать командир роты. — Пейте, — снова обратился он к Виктору. — Мы сегодня переспим здесь, а завтра на заре по коням. Там сейчас тихо. Это только наш командующий…

— Ты хотел об этом потом, — перебил его командир роты.

— Ну, потом, потом…

Этот их разговор и намеки были непонятны Виктору.

— Давай, Борис, расскажи, как ты ходил в разведку, — обратился Шевченко к командиру роты.

— Да ведь это все пустяки. Тебя не удивишь.

— Я люблю, когда ты природу описываешь.

— Ну, природа — это другое дело… Люблю природу. И вот ведь: война всегда происходит на природе… вот ведь в чем дело! Природа сияет, а человек кровь проливает. Как зверь. Да что зверь! Зверь ведь по нужде. Ему некуда деваться: или он, или его.

— В гражданской войне то же самое, — заметил Виктор, — или белые нас, или мы их.

— Вот это правильно! — воскликнул Гаврило Шевченко. — В этом весь гвоздь советской власти… Ну, рассказывай, Борис!

— Да… — начал командир роты. — Утро тогда было превосходное. Крылов, командир второго взвода грузчиков порта, объявил на поверке выделить десять красногвардейцев в разведку. Я глянул из палатки. Мои люди уже стояли на линейке. Вооружившись маузером, я вышел, поздоровался, сказал: «Товарищи! С вашей помощью решил произвести глубокую разведку. Как вы?» — «Мы с вами хоть куда, товарищ командир. И в огонь готовы». Я пояснил боевую задачу. «Ну, товарищи, за мной, марш». И мы стали входить на Рассыпную сопку. Сквозь лес было видно: внизу, между высоких сопок, глубоко зарылась падь. А по пади, в кустах ракит, играя на солнце, бежал небольшой ручеек.

Гаврило Шевченко слушал, подперев рукой щеку, не спуская глаз с командира роты.

— Хорошо рассказывает, — сказал он, поглядев на Виктора Заречного. — А? Как в книге!.. Налей, батечко.

Старик взял в руки графин. Лицо у старика и шея были налиты кровью, точно он был сделан из красного дерева.

— Да… — продолжал командир роты, — бежал небольшой ручеек. Вот здесь, у подножия сопки, нами было замечено скопление калмыковцев, пока еще не известно, какое количество сил врага. Так. Мы спешно покинули высоту, с которой увидели врага. «Тихо, товарищи, — сказал я. — В обход за мной, на ту малую сопку». Осторожно мы засели на вершине невысокой, но с крутым склоном сопки, густо заросшей мелким лесом…

— Как рассказывает! — восторгался Гаврило Шевченко. — Налей, батечко.

Графин был пуст.

— Стара, принеси воды, — сказал старик.

Марина принесла воды в ковшике. Матвей Силантьевич развел спирт.

Выпив и закусив салом, командир роты продолжал:

— Здесь, в этом скрытном месте, калмыковским офицером, как видно, был назначен сбор его головорезов для какой-то операции против нас. Они прибывали группами, их отряд увеличивался. Я себе думаю: «Нет, господин калмыковец, это вам не пройдет, я тебе спутаю карты твоего плана».

— До чего же хорошо рисует! — вновь воскликнул Гаврило Шевченко. — Я вот сижу и все вижу… Налей, батечко.