Они пошли по перрону. На вокзальной площади сели в трамвай.

Расспросив Женю о доме, Виктор стал рассказывать о Петрограде.

— Ленина видел.

— Да что ты!

— Да, да!

И Виктор рассказал о встрече Ленина, о Василии Рудакове — словом, обо всем, о чем он писал в своем неотосланном письме.

У Мальцевского оврага они сошли с трамвая. Проходя по Маньчжурской улице, мимо знакомого серого деревянного забора, за которым, в глубине двора, стоял двухэтажный дом, Виктор невольно вспомнил девушку с русыми косами вокруг головы.

«Первая встреча, последняя встреча», — пронеслись у него в голове слова навсегда запомнившегося романса.

— А я устроилась на работу. Опять в городскую больницу, — сказала Женя.

— Довольна?

— Очень… Федю Угрюмова видел?

— Нет. Дал ему в Иркутск телеграмму, но он к поезду не вышел.

— Странно!

— Да, не понимаю, в чем дело. Может быть, не получил моей телеграммы?

— Ну, а сынишка у Василия хорош?

— Чудесный.

Заглянув в глаза Виктору, Женя шепотом сказала?

— Я тоже хочу сына.

Виктор прижал ее руку к себе.

— Будет сын.

— У нас организовался профессиональный союз медицинских работников, — заговорила вновь Женя. — Меня избрали членом комитета. Но скоро уже придется бросить, — с сожалением добавила она. — Вот участь женщины, которая хочет стать матерью. Я часто думаю об этом, и мне становится грустно.

— Это сейчас, пока нет ребенка, — старался Виктор утешить Женю. — А вот появится на свет сын — и ты будешь счастлива. Ну, на полгода оторвешься от общественной работы — что за беда? А там мама вступит в права бабушки… Ну, а как партийные дела? — перевел Виктор разговор на другую тему. — Организация все еще объединенная?

— Объединенная. И знаешь, много таких, которые собственно к революции не имеют никакого отношения. Модно.

— Да, в тюрьму теперь за это сажать не будут.

— Новостей целая куча! — рассказывала Женя. — Во-первых, вернулся с каторги Володя Маленький.

— Вот как! — обрадованно воскликнул Виктор.

— Теперь его зовут Дядя Володя.

— Дядя Володя? Почему «дядя»?

— Не знаю. Во-вторых, тебе привет от Антона Грачева.

— Приехал!

— Был у нас с женой, американкой. Он пробыл во Владивостоке всего два дня, рвался к себе, в Хабаровск. Там у него отец, мать. Десять лет не видел их.

— Как жаль, что не удалось повидать его! — воскликнул Виктор.

— Обещал написать из Хабаровска… Знаешь, Витя, у его жены такой испуганный вид! — Женя засмеялась.

— Испуганный?

— Она насмерть перепугалась, увидев Россию. Антон Грачев говорит, что Рабочая слободка поразила ее своей нищетой. Она изумлена условиями, в каких мы с тобой живем: этот жалкий домишко, две комнатушки с потолком, который можно достать рукой… Она спрашивала Антона: «Неужели и мы с тобой так будем жить?»

— А кто она такая?

— Работала упаковщицей афиш в какой-то типолитографии.

— Что же она, не видела нищеты в Америке?

— Должно быть. Они, вероятно, жили хорошо. Одета она прекрасно, изящная такая, маленькая, черненькая. Только глаза испуганные, — Женя опять рассмеялась.

Виктор прижал к себе ее руку: он так любил ее смех.

— Как она будет жить в России? — говорила Женя. — Что-то уж очень они не подходят друг к другу. Но, должно быть, любят. Поехала же она с ним из своей Америки!

Они поднялись в гору.

— Отдохнем, — сказала Женя.

— Устала? Тяжело ходить?

— Да, стала уставать.

Внизу лежал глубокий Мальцевский овраг с убогими домишками портовых рабочих; к Сибирскому флотскому экипажу шли Маньчжурская и Абрекская улицы.

— Из Сан-Франциско — и прямо к нам, в Рабочую слободку! Испугаешься! — Женя опять звонко рассмеялась.

— Как ее зовут? — спросил Виктор.

— Гарриет… Гарриет Блэк. Она очень приятная, только чужая какая-то, уж очень иностранная. Все на ней чужое, нерусское… Из Америки приехало много бывших эмигрантов. Среди них большинство анархисты, и такие, знаешь, оголтелые. Один Передвигав чего стоит!

Они подошли к Рабочей слободке.

Серафима Петровна встретила Виктора так, будто век не видала. Ну, и первым долгом стала хлопотать, чем бы покормить своего ненаглядного сына. Мать всегда остается матерью.

Идя на другой день после приезда в Совет по Абрекской улице, Виктор увидел знакомую фигуру человека,

«Неужели он?» — подумал Виктор.

Да, это был тот, о ком подумал Виктор. Это был Володя Маленький.

Встреча была так радостна, что они не знали, что и сказать.

— Шутка ли, десять лет не виделись! — говорил один.

— Да, да, десять лет! — восклицал другой.

Володя сильно изменился, отрастил усы, но главное, что меняло выражение его лица, — это скорбные складки в углах губ, под усами. Минутами он задумывался, будто вспоминал что-то. Он тоже направлялся в Совет, и они пошли, оживленно рассказывая друг другу о себе.

Володя пробыл на каторге восемь лет. Перед самой революцией его назначили в ссылку в Якутскую область. Была зима, надо было ждать открытия навигации по Лене, и его отправили в Куналейскую волость, Верхнеудинского уезда. Там-то и получил он известие о революции. Каторге и ссылке пришел конец. Заехал он к своим родным, в Читу, а оттуда покатил в Приморье.

— Семья твоя здесь оставалась? — спросил Виктор.

(Володя женился еще в 1907 году на милой и умной девушке, социал-демократке; родились у них две девочки.)

Володя промолчал, темная хмурь залегла у него в глазах.

Виктор не стал расспрашивать.

— Рассказывай, как в Питере, — сказал Володя. — Ленина видел?

Расстояние до Совета было порядочное, и Виктор успел рассказать о многом, что он видел и слышал в Петрограде.

— У нас здесь тоже мелкобуржуазная стихия, — заметил Володя. — Мы в меньшинстве — и в Совете и в организации.

— А где ты работаешь?

— Пока в Совете, секретарем. Перейду в комитет,

— Надо разъединиться с меньшевиками.

— Конечно, надо. У нас, брат, совершенно противоестественный симбиоз большевиков с социал-демократами современного германского образца — скорее филистерами, чем революционерами. Кого только у нас нет, даже сын миллионера, Вульф Циммерман, пребывает в организации.

— Так это что же — единый фронт с меньшевиками?

— Какой, к черту, единый! Такая грызня идет! Но наша фракция малочисленна, среди меньшевиков — влиятельные служащие банков, адвокаты, журналисты. Сейчас создается газета. Недавно я был в Спасске — там продается небольшая типография. Я договорился с владельцем, а денег у нас нет. Меньшевики устроили кредит в банке. Организуем газету и будем постепенно брать ее в свои руки, расширять фракцию… Вот такие-то, брат, у нас дела. Что ты думаешь делать?

— Да еще не знаю… что найдется для меня. Хотел бы по партийной линии. А вообще-то уже давно хлеб зарабатываю себе литературным трудом.

Они вошли в подъезд здания, где помещался Исполком Совета. Навстречу им по лестнице спускались двое с портфелями. Слегка приподняв шляпу, один из них, с моржовыми усами, невнятно буркнул:

— Здравствуйте.

Володя ответил.

На площадке второго этажа он сказал:

— Вот они, с кем у нас симбиоз, — меньшевистские лидеры Агарев и Новицкий. Такие фрукты!

Вскоре после приезда Виктора была получена «Правда» с знаменитыми тезисами Ленина.

Затем пришли петроградские газеты с материалами о конференции большевиков.

Василий писал Виктору:

«Я же говорил тебе, что приезд Ленина — поворот истории».

В Приморье начались ожесточенные споры вокруг тезисов Ленина, борьба стала раздирать социал-демократическую организацию на две глубоко враждебные друг другу части. «Симбиоз» дальше становился невозможным и бессмысленным.