— То есть как? Как же я могу не торопиться? Завтра последний день совещания, а четвертого числа я хочу выехать.

— Сегодня мы с тобой пойдем встречать Ленина, — сказал Василий.

— Как?! — От изумления я вскочил со стула.

— Так. Получена телеграмма из Торнео, что сегодня в Белоостров прибудет группа эмигрантов, в их числе Ленин.

— Да что ты говоришь! А позавчера на совещании Ногин огласил письмо Ленина из Швейцарии, в котором Ленин писал о невозможности проехать в Россию. Говорят, будто Исполком Совета получил от Зурабова[8] телеграмму, тоже из-за границы, о том, что Милюков в двух циркулярных телеграммах предписал, чтобы русские консулы не выдавали пропусков эмигрантам, внесенным в особые международно-контрольные списки. Всякие попытки, пишет Зурабов, проехать через Англию и Францию остаются безрезультатными. Французская пресса требует, чтобы не пропускали никого, кто не стоит на точке зрения Плеханова. Как же удалось проехать Ленину?

— Через Германию.

— Что же ты молчал до сих пор?

— А я выжидал подходящий момент.

— Видали? — обратился я к Надежде Николаевне. — Каков ваш муж!

Надежда Николаевна улыбнулась и с любовью взглянула на Василия.

— Вот и посмотрим, — сказал Василий, — что скажет Ленин обо всем, что здесь творится. Останешься?

— Что за вопрос!

Возможность увидеть, а может быть и услышать Ленина, человека, который в течение десяти лет владел моими мыслями, взволновала меня.

— Где же мы с тобой встретимся? — спросил я.

— Приходи в особняк Кшесинской, Знаешь, где? Там наш ЦК и Петербургский комитет.

Василий объяснил, как проехать на Кронверкский проспект, где находился особняк балерины Кшесинской.

— Приходи часов в десять вечера. Поезд должен прибыть в одиннадцать.

— Приду обязательно,

— Ну и прекрасно, — Василий потер руки (жест совсем ему не свойственный). — Меня очень интересует, как Ленин поведет себя в этой сложной обстановке. Что он скажет?

— Интересно, интересно, — вторил я Василию.

Было уже часов семь.

— О! Как пролетело время! — Я стал одеваться.

Василий пошел проводить меня. Мы направились в сторону Тучкова моста. Был тихий и прозрачный вечер, и хотя по обе стороны улицы высились каменные дома, тем не менее в воздухе чувствовалось приближение весны.

Навстречу нам, мечтая о чем-то и прижимаясь друг к другу, медленно шли юноши и девушки. Это были студенты и, по-видимому, курсистки.

— Революция может перевернуть государство, весь мир, — сказал Василий, — а вот это, — он указал движением головы на парочку, шедшую нам навстречу, — это останется. Никакая революция этого не перевернет и не отменит. Сейчас, можно сказать, решается судьба России, а им хоть бы что — лепечут себе.

— У тебя, Василий, чудесная жена, — сказал я. — Ты, вероятно, тоже иногда забываешь обо всем на свете.

— Такова природа человека, — ответил Василий, оглядывая небо. Он добавил: — Нет ничего сильнее любви.

— Вон как ты теперь говоришь! Значит, любовь сильнее революции?

— Сильнее, — ответил, смеясь, Василий.

— А я думал, ты это серьезно, — сказал я.

Мы оба посмеялись.

Дошли до Тучкова моста.

— Помнишь, Василий, ты рассказывал мне о петербургских закатах солнца?

— Не помню.

— Не помнишь? А я твой рассказ запомнил и буду помнить всю жизнь. Но вот о петербургских ночах ты ничего не говорил. Они ведь совершенно волшебны.

— Ты пишешь, Виктор?

— Пишу… Этим и хлеб себе зарабатываю.

— Как литератор, ты огромную пользу можешь принести революции, но надо отдаться литературе.

Мы сошли с моста. Нас догонял трамвай.

— Семерка, — сказал Василий. — Пойдем быстрее. Тут остановка. Доедешь до самой Пушкинской улицы.

Трамвай нагнал нас и остановился. Я взошел на переднюю площадку прицепного вагона.

— Не опаздывай!

— Нет, нет!

Между вагонами заскрипело железо, и трамвай помчался по Первой линии Васильевского острова».

«…Мы с Василием приехали на Финляндский вокзал около одиннадцати часов вечера.

Вся площадь перед вокзалом, слабо освещенная электрическим светом, была заполнена народом. Над головами людей развевались красные знамена, и среди них выделялся расшитый золотом бархатный стяг с надписью: «Центральный Комитет РСДРП». У каменного крыльца, ведущего в бывшие царские комнаты вокзала, стояли строем солдаты с духовым оркестром, тут же темнел бронированный автомобиль с небольшими пушками, выглядывавшими из амбразур.

В тот момент, когда мы сходили с трамвая, откуда-то из боковой улицы вырвался широкий голубой луч прожектора, Свет его побежал по головам людей, будто искал кого-то. Громыхая, урча и рявкая, автомобиль с прожектором вышел на площадь и остановился. Луч света упал на «царское крыльцо».

Пробираясь к вокзалу, я увидел в цепи рабочих, сдерживавших толпу, знакомое лицо. Это был рабочий артиллерийских мастерских военного порта во Владивостоке Владимир Бородавкин. Я с ним встречался в Народном доме. Сейчас он возглавлял отряд путиловских рабочих по охране порядка у Финляндского вокзала.

Мы перекинулись несколькими фразами. (В прошлом году военное ведомство откомандировало его, как солдата-специалиста, на Путиловский завод.)

— У нас пропуск на вокзал, — сказал я. — От городского комитета, — я полез было в карман.

Бородавкин разомкнул цепь и пропустил нас. Толпа нажала.

— Легче, товарищи, не напирайте! — весело пробасил он.

Предъявляя свои мандаты, мы проникли на платформу. Вдоль платформы шпалерами стояли отряды матросов Балтийского флота, солдаты, рабочие с винтовками. Всюду краснели транспаранты с надписью: «Привет Ленину!», развевались флаги.

В конце платформы находился духовой оркестр и была в сборе группа членов Бюро ЦК и представители Петербургского комитета. Василий поздоровался с некоторыми из них.

Но вот в темной дали показался свет паровозных фонарей.

— Идет! Идет! — послышались голоса.

Я не отрывал глаз от паровоза. Свет фонарей, увеличиваясь, приближался. Капельмейстер поднял руку. Музыканты прильнули губами к трубкам своих инструментов. Матросы и солдаты приготовились взять винтовки на караул. Поезд подошел к платформе. Зазвучала «Марсельеза». В тамбуре одного из вагонов показался человек небольшого роста, коренастый, в демисезонном пальто, в шляпе, с зонтиком в руке. На него упал свет электрического фонаря, против которого остановился вагон. Что-то монгольское почудилось в его живых, радостно улыбавшихся глазах.

— Владимир Ильич! Товарищ Ленин! — раздались взволнованные восклицания среди членов Бюро ЦК.

«Вот он какой!» — невольно подумал я (ведь я никогда не видал портрета Ленина).

Встречающие устремились к вагону. Снова возгласы приветствий.

Ленин сошел со ступенек. За ним сошла женщина в коротком пальто и длинной, до каблуков, юбке; из-под широких полей шляпы смотрели большие, внимательные глаза. Это была жена Ленина — Крупская.

Ленину кто-то поднес большой букет великолепных цветов. Крупская сказала:

— Володя, дай мне зонтик, — и взяла у него застегнутый на черную пуговку зонтик с изогнутой ручкой.

Ленин, казалось, был счастлив. Он держал у груди букет и пожимал всем руки.

Но вот большая группа приехавших эмигрантов и все встречавшие, а впереди всех Ленин с букетом цветов под звуки «Марсельезы» двинулись мимо почетного караула матросов и рабочих. Это было необычайное шествие вновь прибывшего главнокомандующего революционной армией народа. На нем не было никаких знаков различия. Над головой он держал шляпу, приветствуя почетный караул.

«Вот ты какой!» — провожая глазами Ленина, казалось, думали стоявшие в карауле матросы, солдаты — большевики в революции, но вряд ли знавшие первого русского большевика. Ленин шел по платформе легким шагом. Группа людей вокруг него увеличивалась.