«Уже начинает учить, — подумал Комаров, хотя он и понимал, что предложение штаба было действительно нелепое. — Ну что ж, — снова подумал командующий фронтом, — поучимся у представителя партии и краевой власти. Посмотрим». Комаров знал, что Володя человек не военный, и его заинтересовало, как он поведет себя.

Шум на улице прервал разговор.

— Что там такое? — Комаров встал из-за стола, прильнул к окну, а затем вышел в сени.

Вскоре он вернулся с двумя военными.

— Из Владивостока прибыли демобилизованные артиллеристы, — сказал Комаров.

— Ехали домой эшелоном, — заговорил один из артиллеристов, оглядывая членов штаба, — да вот завернули к вам. Хабаровские товарищи сагитировали. Решили помочь амурцам.

— Отлично, — сказал Володя.

Дела в Астрахановке в самом деле складывались отлично. Хотя у Гамова были целые офицерские части и конные казаки, но, по рассказам перебежчиков, мобилизованные Гамовым казаки-середняки и казаки-богачи были люди с разными устремлениями, враждовавшие между собой. А офицеры «дрались» больше по злобе, мстя большевикам за поражение, которое терпело контрреволюционное движение всюду, где бы оно Ни возникало, начиная с мятежа Каледина на Дону.

Астрахановка представляла собой необыкновенное зрелище. Это был военный лагерь и вместе с тем что-то напоминавшее Запорожскую Сечь. Военно-революционный штаб занимал большой дом, принадлежавший богатому молоканину, сочувственно относившемуся к советской власти. Дом был под железной крышей, с палисадником, с синими наличниками на окнах. В палисаднике чернели стволы рябин. На одной из них, на тонкой, голой ветке, висела с прошлого года кисть высохших и побуревших ягод. По улицам и переулкам бродили — красногвардейцы, одетые во что попало. У штаба стояли сани. Крестьяне Зазейской стороны, житницы области, дававшей на своих богатых черноземах миллионы пудов превосходной пшеницы, сдавали каптенармусу мешки с мукой и крупой. Лошади, опустив морды в колоды, жевали овес. Слышались звуки гармошки, песни. В кругу красногвардейцев и местных крестьян иные весельчаки под частушки отстукивали чечетку, то вдруг раздавалось громовое «ура» — приветствие вновь прибывшему отряду. Это была народная стихия, идущие из глубины веков веселье и удаль, которые ничто, никакие испытания, никакие беды не способны заглушить в русском человеке.

На другой день Астрахановка неузнаваемо изменилась. Умолкли гармошки, прекратились песни. Народная стихия утихомирилась. Началось формирование рот. Военно-революционный штаб снова засел за карту города. Весь день и всю ночь светились окна в штабе. Перед утром, только-только забрезжилось в сером, снежном небе, со сторожевого поста сообщили, что на Астрахановку двигается неприятельская цепь. Члены штаба вышли на улицу.

В занесенных снегом окопах сидели железнодорожники, среди них были солдаты бывшей царской армии, хорошо умевшие обращаться с винтовкой. Командир седьмой роты, занимавшей центральную часть окопов, паровозный машинист Михаил Черепанов, держал наготове «максим». Находясь во время войны в учебном батальоне Заамурской железнодорожной бригады, Черепанов научился владеть пулеметом, и это теперь пригодилось ему. Возле него стояли Анатолий Комаров и Виктор Заречный. Комаров говорил Черепанову: «Постой, постой, не торопись, рано». В снежных вихрях Виктор уже различал стройные ряды гамовских офицеров. Они шли с духовым оркестром. Торжественные звуки марша «Под двуглавым орлом» вместе со снежной метелью врывались в окопы. Подпустив врага поближе, Комаров сказал: «Нажимай!» Черепанов нажал гашетку, «максим» рванулся, и весь ров застрекотал.

Виктор вспомнил, как 10 января 1906 года генерал Селиванов расстреливал демонстрацию. Тогда он был среди демонстрантов и с ужасом смотрел, как падали от пуль люди. Теперь он сам стоял у пулемета и видел, как впереди, еще далеко от окопов, люди падали, как падают колосья пшеницы под ножом жнейки. На снегу темнели пятна крови. Оркестр умолк. Ряды белогвардейцев редели, но офицеры все шли.

Глядя на подходивших все ближе и ближе врагов, Виктор думал только об одном: чтобы офицеры — он хорошо видел их бледные, безумные лица — не дошли до окопов, чтобы они все до одного были сметены с этого белого снежного поля. Всякий раз, как падал сраженный пулей белогвардеец, Виктор испытывал чувство радости. Да, впервые смерть человека была для него радостью.

Не выдержав огня красных, гамовские офицеры остановились.

— За мной! — прокричал Анатолий Комаров и выскочил из окопов. Красногвардейцы один за другим с криками «ура» кинулись за ним. Гамовцы, дрогнув, побежали к городу, прыгая через трупы убитых, падая замертво.

Днем разведка донесла, что в городе началась паника. Гамов издал приказ, в котором говорил, что город находится в «чрезвычайной опасности». Он объявил Благовещенск на осадном положении, мобилизовал всех мужчин от восемнадцати до пятидесяти лет.

В штабе шло совещание. Помимо членов штаба, сидевших за столом в переднем углу, в комнате были командиры всех рот. Они расположились на стульях вдоль стен, иные стояли — негде было сесть. Все имели при себе оружие — револьверы всех систем, кавалерийские сабли.

Вошли китайцы — пять человек. Они были хорошо одеты — в ватных куртках из синей дабы, в матерчатых шапках, подбитых внутри мехом. Войдя, китайцы с изумлением оглядели «генералитет» и командиров Красной гвардии.

Это была делегация от китайского населения города.

— Попроси у хозяев пяток стульев, — приказал Комаров ординарцу.

Стулья были принесены, поставлены перед столом. Благодаря и кланяясь, китайцы сели.

— Мы вас слушаем, — сказал Володя. Он достал из кармана кисет и стал набивать трубку.

Один из китайцев, закурив сигарету, заговорил.

Из рассказа делегатов выяснилось, что Гамов предложил китайскому населению города организовать отряд для защиты своей жизни и имущества от большевиков. Гамов вооружил китайцев, а японцы обучали их стрельбе из винтовок.

— Наша люди не хочу война, — говорил китаец. — Ваша как думай?

Володя улыбнулся.

— Моя думай так: наша, — он прижал руку к груди, — и ваша, — он указал пальцем на китайцев, — война не надо. Зачем наша и ваша война? Чега пухао[27].

Китайцы улыбнулись, услышав родные слова из уст «капитана» большевиков.

— Наша война — Гамов, — продолжал Володя. — Его сволочи, сукин сын.

Смех загрохотал в комнате.

— Гамов тюрьма посадил наша люди, большевика капитан, — говорил Володя. — Его не хочу Ленин.

— Ваша знай Ленин? — спросил Виктор.

Китаец отрицательно мотнул головой.

— Сунь Ят-сен ваша знай? — снова спросил Виктор.

— Как могу не знай Сунь Ят-сен?

— Так вот: наша Ленин — ваша Сунь Ят-сен. Понимай?

Китаец понял:

— Ага, ага.

— Ленин — шибко большой большевика капитан, — Володя выставил большой палец. — Ленин, Сунь Ят-сен — союза. Ваша понимай?

— Понимай, понимай! — оживились китайцы.

— Дуань Ци-жуй[28], Чжан Цзо-лин[29] не хочу Сунь Ят-сен. Гамов не хочу Ленин. Ваша понимай?

— Понимай.

— Большевика, — продолжал разговор Володя, — не хочу Гамов. Ваша видел Красная гвардия? Шибко много солдата. Два солнца, три солнца Красная гвардия кантрами Гамов[30]. Китайски люди не надо бояться.

Дальше Володя сказал, чтобы китайцы распустили свой отряд, спрятали оружие и спокойно занимались своим делом, никто их не тронет. Сказал он также и о том, что, по сведениям, полученным штабом, белогвардейцы хотят ночью обстрелять Сахалян[31] — будто это делают большевики — и тем самым призвать на помощь китайские войска.

Негодование изобразилось на лицах у китайских делегатов.