— Ничего, ничего, товарищ Суханов, — говорил Степан, потирая лоб.

— Надо бы медный пятак приложить, — сказал Костя.

— Ничего, ничего! — утешал Степан Чудаков Костю. Этот человек все больше и больше очаровывал Степана своей человечностью, которая проявлялась у него даже в такие тревожные минуты, какими были минуты этой ночи.

С кровоподтеком над глазом Чудаков повел свой отряд на «операцию».

Полковник Савченко занимал большую квартиру во втором этаже каменного дома, наискосок от губернаторского особняка.

Было ровно двенадцать часов, когда Степан позвонил в квартиру Савченко. Трое из отряда заняли площадку на черной лестнице.

Степан ждал, пока откроется дверь, и, к его удивлению, сердце у него учащенно билось. Что это? Волнение? Да, Степан Чудаков волновался. Не думал он, конечно, что может открыться дверь и из квартиры начнется пальба. Что-то другое волновало его. Он впервые шел на обыск.

«Но во имя революции королям отрубали головы..» — думал он.

На первый звонок никто не откликнулся. Степан позвонил второй раз, более продолжительно.

— Кто там? — послышался явно взволнованный женский голос.

— Откройте.

— Кто? — снова спросил взволнованный голос.

— Откройте! — повторил Степан.

— Да кто вы такой? — с большим волнением спросила стоявшая за дверью женщина.

— Именем Совета рабочих и солдатских депутатов, — торжественно провозгласил Степан Чудаков, — предлагаю вам открыть дверь.

Фраза эта сорвалась с его языка неожиданно для него самого, она прозвучала так торжественно, что красногвардейцы подтянулись, почувствовав всю важность предстоящего им дела.

За дверью все смолкло. Степан нажал кнопку электрического звонка и не отпускал ее до тех пор, пока не открылась дверь.

Перед ним стояла высокая, полная дама лет пятидесяти, в капоте. Густая копна волос на голове у нее была заключена в черную сетку. Видно было, что усилием воли она старалась сохранить спокойствие.

Степан вошел в переднюю, за ним вошли восемь красногвардейцев с винтовками в руках. Трое остались на площадке лестницы.

— Полковник Савченко дома? — спросил Степан, вынимая из кармана предписание Совета об обыске.

— Его нет дома, — ответила дама.

— Вы жена его?

— Да.

— В квартире больше никого нет?

— Дочери есть.

Степан расставил красногвардейцев у дверей комнат, а также в кухне, где в страхе сидела на своей постели молодая солдатка, прислуга полковника (красногвардеец, подмигнув ей, живо успокоил ее), затем он хотел открыть дверь в ванную комнату, но она оказалась запертой. Степан взглянул на даму — та побледнела.

«Может быть, откроется дверь — и оттуда бах-бах!» — подумал Степан.

Он резко постучал в дверь. Слышно было, как крючок соскочил с петли. Выстрела не последовало. Степан открыл дверь. В мраморной ванне, наполненной зеленоватой водой, лежал человек с большим, дряблым, белым животом. Лицо его было в бороде с проседью, грудь, руки и ноги — в волосах. На носу — на это Степан обратил особое внимание — пенсне в золотой оправе. Седые волосы на голове у человека были сухие. И это заметил Степан.

Чудаков знал полковника Савченко, видел его всегда в военной форме, в золотых погонах с двумя просветами. Сейчас полковник был голый, лежал в воде, казался жалким стариком.

«Вот она, гидра контрреволюции, — подумал Степан, — живая и голая, плавает в воде».

Полковник Савченко вопросительно и, казалось, с недоумением смотрел на солдата, вошедшего к нему в ванную.

Степан хотел было показать «гидре» предписание Совета, но подумал: «Глупо показывать голому».

— Муж болен, — сказала жена Савченко. — Очень болен. Сейчас уложу его в постель.

— Болен? — раздумчиво проговорил Степан.

— Да, да, очень болен.

«Гидра» молчала.

— Стой здесь, — приказал Степан красногвардейцу, стоявшему у дверей ванны. — Я сейчас. Стойте на местах, — сказал он другим часовым и бросился вон из квартиры.

— Полковник Савченко болен, принимает ванну, — выпалил Степан, вбежав в кабинет Кости, где находилось несколько членов Исполкома, руководивших арестом заговорщиков. — Как быть?

Виктор Заречный посмотрел на Степана с недоумением, Костя не мог сдержать смеха, а у члена Исполкома, комиссара телеграфа, бывшего политического каторжанина Дмитрия Мельникова, в глазах вспыхнул такой гнев, что Степан оторопел.

— Дурак! — крикнул Мельников. — У них сформирована офицерская дружина человек в семьдесят, а ты — «болен»! В тюрьму его!

Степан выбежал из комнаты.

«Вон ты какой! — подумал он о Мельникове, который в минуты дружеской беседы был таким кротким, умел так тепло говорить и совсем по-детски улыбаться. — А ты, — подумал он о себе, — березовый пень! Вот кто ты есть!»

Полковник Савченко все еще «купался», когда Степан вернулся, весь в поту. Теперь белое тело Савченко, согретое горячей водой, было розово-красное. Он разомлел от долгого купания — жена все время подливала ему из крана горячей воды.

Степан приказал полковнику:

— Одевайтесь!

Савченко вылез из ванны. Капли воды стекали с его волосатого тела.

Степан вышел из ванной комнаты.

Полковник обтер свое одряхлевшее тело мохнатым полотенцем, сел на стул, надел рубашку и кальсоны и снял с вешалки малиновый халат.

Когда он вышел из ванной, Степан предъявил ему предписание Совета. Прочитав написанную на машинке бумажку, Савченко побледнел.

— Ну, обыск я допускаю, — сказал он взволнованно, — но почему арест?.. Обыскивайте, пожалуйста. Но… почему арест? Я протестую.

— Сейчас не время обсуждать распоряжение Совета. Протестовать будете завтра.

— Я подчиняюсь силе, — не знал, что ответить, полковник.

Начался обыск.

Одна из комнат была в беспорядке заставлена мебелью, будто хозяева собирались к отъезду; мебель была в пыли, видно было, что к ней уже давно не прикасались.

— А это комната нашего сына, — говорила жена Савченко, когда перешли в другую комнату. — Погиб на германском фронте. Единственный сын… — у нее задрожали губы.

Степан думал, что в такой большой квартире можно спрятать вооружение для целого батальона, но нигде ничего не находил.

— Это наша спальня, — сказала жена Савченко и первая вошла в комнату, слабо освещенную китайским фонарем, висевшим под потолком.

Степан стал обыскивать спальню. В комоде он нашел пачку писем, перевязанных розовой ленточкой.

— Это, пожалуйста, не трогайте, — решительно сказала жена Савченко и протянула руку к письмам. — Это я мужу писала, когда в Порт-Артуре сестрой милосердия работала, из-под вас, больных и раненых солдатиков, судна выносила. — В голосе ее прозвучала горечь, были и упрек и гнев человека, оскорбленного «грубым» прикосновением солдатских рук к самому ее святая святых.

Степан не тронул писем, заметив на голубом конверте адрес: «Поручику Савченко» и почтовый штемпель 1904 года.

И в спальне Степан не обнаружил оружия. Он перешел в комнату одной из взрослых дочерей полковника. Дочь, красивая, лет шестнадцати, блондинка в длинном, скрывавшем ее ноги розовом капоте, сидела у трюмо на мягком стуле с подлокотниками и большими, испуганными глазами, как дикая коза, смотрела на входившего к ней «страшного» солдата. Ровная, будто сделанная по ниточке, белая полоска пробора делила на две части ее льняные девичьи волосы. Она была прекрасна. Степан видел такую девушку на картинке в каком-то журнале. Девушка сидела на берегу пруда. Под картинкой стояла надпись: «Сказка». Степан вспомнил «кудрявую».

«Спит, наверное», — подумал он и начал обыскивать комнату девушки, которая действительно была красива, как бывают красивы только в сказке.

«Смешно, чтобы здесь, в этом будуарчике, — подумал Степан Чудаков, — хранились винтовки или какие-нибудь другие «вещественные доказательства» преступной деятельности папаши этой очаровательной полу-женщины».

Однако он обыскивал комнату самым тщательным образом.

«Может быть, как раз здесь-то и хранится что-нибудь такое…» — решил Степан.